Робин Робертсон - Со стыда провалиться [Невыдуманные писательские истории]

Чтения в тот вечер прошли хорошо — публика была довольно приятной и дружелюбной. Потом мы отправились осматривать достопримечательности — собор Святого Павла и улицу красных фонарей. Женщины за стеклом, на углу — девушки-подростки с синей от холода кожей. В баре на большом экране над головой моего сопровождающего один и тот же пенис долго и нудно тыкался в одну и ту же вагину (судя по всему, такова была режиссерская задумка) — за это время я успел не торопясь выпить две кружки пива, а мой гид прикончил стакан виски и запихал в карман счет. Затем — ночь в «Нейлоне», на следующий день — Бремен, очередной «Нейлон» и еще одна ночь на нейлоновых простынях. Поезд под окнами. Поезда через каждые десять минут. Германия. Уголь, сталь, машины, пиво. Всю ночь напролет.

Я не винил Германию. И своего гида, хотя в его печальных, красных глазах читалось явное разочарование — таскаться с ирландским писателем, который не желает вместе с ним пить водку, разлитую под столом. Разочарование сквозило в его вздохах и в том, как он периодически исчезал и возвращался. И все же я его не винил.

Виноват был я сам. Мне следовало уехать домой на второй же день. И еще я винил нейлон. Это все из-за него. Я ложился в холодную постель, мерз, валяясь без сна, засыпал, не согревшись, и просыпался от холода.

Сел не на тот поезд. Сошел с него, пересел на нужный. Сопровождающий предложил выпить. Половина десятого утра. Нет, благодарю. Молчание. Всю дорогу. Он ушел, потом вернулся. Ушел. Вернулся. (Я помню книгу, которую читал в поездке: «Во имя Европы: Германия и разделенный материк». Автор — Тимоти Гартон Эш. Несколько минут назад я снял ее с полки и открыл наугад. Страница 208: «Степень „сплоченности“ немецкого народа на самом деле также преувеличена». Должно быть, именно эту страницу я перечитывал в поезде по дороге в Гамбург, снова и снова, пока мой сопровождающий вздыхал и уходил.) Франкфурт, Гамбург, Бремен, Кельн. Дважды мы сели не в тот поезд. Один раз опоздали на поезд. Один раз сошли не в том городе. Девять дней. Десять.

В основном мои выступления проходили нормально. За некоторые мне даже платили. Деньги в коричневых конвертах. Пересчитайте, пожалуйста.

Пара бокалов спиртного с организаторами. Как складываются отношения между ирландскими и британскими писателями? Спасибо, великолепно.

И неизменные нейлоновые простыни. Холодный пол, холодный радиатор. Пульт от телевизора — без батареек. Серое полотенце, которое преследовало меня по всей Германии. Один отель стоял прямо на рельсах; другой — клянусь Богом! — находился в центре железнодорожного узла, где-то на глухих задворках. Телефон сломан; телефона нет. Холодный кофе; кофе нет. Единственное, что меня согревало, — это жалость к самому себе.

Мы гуляли по улице — не помню, в каком городе; нам надо было убить еще час, потому что журналист на интервью не пришел. Мы прошли мимо кафе. Я прочитал название: «Писательское кафе» и предложил — зайдем выпьем по чашечке кофе? Нет.

Сопровождающий бросил меня. До отъезда осталось четыре дня. Или пять. Каждый вечер я скулил в телефон. Я высовывал трубку из окна.

Послушай.

Прошел поезд.

Что это?

Чертово немецкое экономическое чудо.

Почему ты не едешь домой?

Почему? Не знаю. Преданность издательству? Малодушие? Боязнь последствий? Не знаю.

Нет, знаю. Это начало мне нравиться. Каждое утро я просыпался с мыслью, что сегодняшний день будет хуже вчерашнего или как минимум таким же плохим. Опоздал на поезд, перепутал поезд. Ледяное молчание. («Вот и все печальные островки „немецкого духа“, все, что осталось от него после основания Федеративной Республики…». «Во имя Европы», страница 232. Маленькое кофейное пятнышко на странице. Неожиданное известие, что мы едем не в ту сторону. Как? Первый порыв: немедленно сойти с поезда? Не помню.)

Пришел нахальный журналист; журналист вообще не пришел. Фотограф, который хотел, чтобы я залез в реку, и который перестал со мной разговаривать, когда я отказался.

Я показал пальцем на строчку в меню. Что это?

Бараньи кишки.

И, как всегда, отель. И те же простыни. Скользнув между ними, я лежал — замерзший, одинокий, счастливый. Вот в чем вся соль — страдания, писательское ремесло, писательская жизнь.

Это все-таки закончилось.

До свидания.

До свидания.

Полагаю, все прошло удачно.

Да. Прощайте.

Я дома. Три часа ночи. В кровати слишком жарко. Я лежу на полу в кухне и скучаю по Германии.

«События», как их называют издатели — литературные чтения, фестивали, раздача автографов, — имеют непроизвольную склонность превращаться в катастрофу. Публика зевает, пьяна, ей скучно, ее нет совсем; писатель смущен, опозорен, не подготовлен (плюс к этому зевает, пьян, ему скучно или его нет совсем); вы приезжаете не туда; ведущий неправильно произносит вашу фамилию, заводит речь о книгах, которых вы не писали, представляет кого-то другого; во время выступления звучит сигнал пожарной тревоги или, еще лучше, начинается настоящий пожар; выясняется, что второй приглашенный писатель — ваш заклятый враг, причем после чтений очередь за автографами к его столику выстраивается чуть ли не до Рейкьявика, а вы сидите и разглядываете потолок; вы открываете книгу, чтобы подписать ее, но она уже подписана. (Вроде бы мелочь, но для писателя — мгновенное и жестокое унижение: это означает, что другой книжный магазин вернул подписанные экземпляры, которые не были распроданы. На моей памяти это случалось дважды, слава богу, не со мной, и оба раза я видел, что автор словно получал удар под дых.)

В некотором смысле все эти истории похожи как две капли воды и происходят по одной и той же причине. Истина заключается в том, что современный комплекс литературных мероприятий — художественных чтений, презентационных туров, интервью, книжных фестивалей — строится на ошибочном принципе. Считается, что нам должны быть интересны встречи с любимым писателем, так как при этом мы можем узнать о нем больше, нежели со страниц книги, поэтому встречи «вживую» обогащают наши впечатления о прочитанном. Нам преподносится идея, что писатель — реальный и настоящий, тогда как написанное им произведение — некий болезненный нарост, неизбежное дополнение к его личности. Но это неверно. Произведение — вот что реально, вот на что следует обращать свое внимание читателям. Писатель сам по себе отвлекает и мешает, он — лишний элемент, его должно слушать, а не лицезреть. Если вы хотите встретиться с ним, ищите его на страницах книги. Неумение видеть эту самую реальность и есть первопричина, по которой литературные мероприятия так часто заканчиваются провалом. Как ни печально, даже в тех случаях, когда все вроде бы хорошо организовано, подобные мероприятия, по выражению Дейва Эггерса [118] Дейв Эггерс (р. 1970) — американский писатель, редактор литературных и веб-изданий. , как правило, «агрессивно-скучны».