Илья Кормильцев - Non-fiction

ВП:Я вас понял. И вовсе не это имел в виду. Но что бы ответил Пушкин, если бы ему задали вопрос кто он?

ИК:Пушкин писал в анкете — литератор.

ВП:А вы можете написать в своей анкете — литератор?

ИК:Наверное, нет. Потому что со времен Пушкина это слово тоже стало ярлыком, подразумевая совершенно определенные скучные посиделки за «круглым столом», юбилейный вечер в каком-нибудь «союзе писателей». И, конечно, в этом смысле я далеко не литератор. У меня и книжка всего одна, да и то вышедшая на середине пятого десятка. Нет, я просто человек. Не хочу давать себе никаких определений.

ВП:Вы занимаетесь тем, что вам нравится?

ИК:Да, я — дилетант, занимаюсь тем, что мне нравится. От первого значения этого латинского слова. Не в смысле того, что этот человек не профессионал, а в том смысле, что эта деятельность не входит в круг его общественных и гражданских обязанностей. Деятельность, которой он занимается для себя. Так вот я — профессиональный дилетант.

ВП:Дилетантизм начался во времена, когда вы были одним из пионеров русского рока, и продолжается по сей день?

ИК:Да, это моя принципиальная позиция, потому что у меня дурное отношение к любой узкой специализации, к любой инструментуализации и объективизации человеческой личности.

ВП:Илья, скажите, как вам удалось написать двадцать лет тому назад тексты песен, которые необыкновенно актуальны сейчас. К примеру: «скованные одной цепью, связанные одной целью» — это же сегодняшние «идущие вместе» или «наши», во что они трансформировались. Или такие строки: «Грошовый счет в казенном конверте / За непогашенный мертвым ночник, / ему не скрыться от нас после смерти / Пока мы помним, что он наш должник…» Это же абсолютно точная и безжалостная фотография сегодняшнего дня. Как вам это удалось?

ИК:Я действительно не знаю, как это удается. Это от меня не зависит. Я только переписчик того, что слышу, поэтому точно также бесполезно спрашивать: как это радиоприемнику удается говорить разными голосами, играть музыку, передавать рекламу. Он этого не знает…

ВП:А не кажется ли вам, что когда вы писали эти строки в середине 1980-х в городе Свердловске, у людей были надежды. Это потом они были обмануты или не обмануты, разочарованы или счастливы. Так вот, не кажется ли вам, что по прошествии стольких лет вдруг все вернулось на круги своя? Согласны ли вы с этим?

ИК:Что все вернулось на круги своя? Вы имеете в виду социально-политическую ситуацию? Так ничто с этих кругов и не сходило никогда. Весна сменялась летом, лето — осенью, зрелость — старостью. Так о чем мы тогда говорим…

ВП:Вы считаете, что со сменой вывески СССР на Россию ничего не изменилось в судьбе наших людей?

ИК:Это совершенно разные вещи. В судьбе каждого отдельного человека что-то бесспорно изменилось. У кого-то в лучшую, у кого-то — в худшую для него сторону. Но если мы говорим об историческом процессе, о том, сменила ли Россия свой исторический курс, то я считаю, что нет. По большей части продолжаются те же процессы, вектор которых был задан в послевоенное время, после Второй мировой войны. Все является их органическим развитием. И в этом смысле перелома или резкой смены исторического курса не происходило. Ни в 1991, ни в 2000, ни в какую другую эпоху. Континуум неразрывен. Линейка упадка Российской империи идет все в том же направлении в силу тех же факторов, которые сложились непосредственно после Второй мировой войны. И если рассуждать об этом в историческом плане, то можно говорить о том, что действительно никакой революции не было. Если же рассуждать об этом на бытовом или на культурном уровне, то здесь, конечно, все не так. Для многих людей смена жизненного уклада, безусловно, произошла и принесла резкие изменения в образ жизни. Особенно для тех поколений, которые этой смене уклада предшествовали. Для них произошла настоящая ломка каких-то жизненных ценностей и критериев, на которых они росли. Поэтому вопрос этот сложный и не сводится к однозначному ответу. Что же касается возвращения на круги своя, то если иметь в виду использование исторической спирали, при которой возвращаются какие-то формы, какие-то символы, какие-то моменты дискурса, которые были характерны для предыдущей эпохи, то можно говорить: да, определенное возвращение произошло. Но за ним скрываются сейчас качественно совершенно другие процессы. Мир, в котором мы живем, конечно же, не СССР образца 1986-го или 1976-го, не говоря уже о более отдаленных временах. Это совершенно другое государство, другая социальная система, другая национальная общность. И в этом смысле можно говорить только о возвращении определенной символики, стилистики, т. е. вещей символического плана, но не о сути процесса. Мы сейчас имеем дело с другой картиной, чем раньше.

ВП:Скажите, Илья, а вас эта сегодняшняя картина не тревожит, не пугает?

ИК:Да меня и предыдущая, которая нынешней предшествовала, не очень-то радовала. Я не вижу какого-то качественного прорыва в развитии общества, в котором мы живем. Путь вниз продолжается все по той же лестнице.

ВП:А как вы решились стать книгоиздателем? Ведь этот шаг был в определенном смысле сменой вех в вашей жизни. Вы, насколько я знаю, химик по образованию, потом «звездный» поэт-песенник одной из самых любимых молодежью рок-групп, потом переводчик, открывший для нас совершенно неизвестный пласт англоязычной литературы. Хотя, это мое личное мнение, она оказала известное влияние на определенную часть молодежи, причем влияние это было негативным. В частности ваши переводы так называемых «культовых романов» Ирвина Уэлша из жизни шотландских «торчков». Его роман «На игле» стал едва ли не манифестом значительной группы нашей интеллектуальной и артистической молодежи. Не было у вас угрызений совести, что ваши переводы в какой-то степени способствовали увлечению наркотиками?

ИК:Не думаю, что это так. Когда я делал перевод этих книг на русский язык, то, отраженный в них социокультурный период уже во многом был пройден, в том числе для тех людей, которые здесь у нас подобный образ существования уже вели. Это был постфактум. Скорее, экранная версия этого романа оказала куда большее влияние на идеологию определенной субкультуры. Книга появилась на русском гораздо позднее, когда весь этот героиновый пик остался в далеком прошлом. Не думаю, что мои переводы книг Уэлша были столь разрушительны, как вам кажется. Что же касается принятия решений, то я принимаю их под воздействием обстоятельств, как любой другой человек. Подворачивается чисто случайная ситуация в жизни, появляются люди, которые, например, предлагают заняться издательским делом. Однажды появились люди или возникли обстоятельства, которые подвигли меня сосредоточиться на переводах, хотя любительскими переводами я занимался еще в 1980-е годы. То есть происходят какие-то моменты в жизни, появляется какой-то человек, который предлагает заняться чем-то мне интересным. Иногда это ничем не кончается, даже если мне очень хочется заниматься каким-то определенным делом. Иногда это занимает меня на несколько лет. Это складывается под влиянием каких-то внешних обстоятельств, хотя в принципе есть и с моей стороны какая-то инициатива. Я ищу постоянно какие-то точки прорыва, болевые точки, на которых приложение усилий по воздействию на общество, по трансляции того сигнала, который в тебе содержится, достигает максимальной активности. Я постоянно ищу альтернативных ситуаций, где есть конфликт. Когда-то он был в музыке, сейчас там этого конфликта нет. Сейчас он есть в литературе. Основное поле обсуждения сегодня — это текст в самом широком смысле. Не только художественный. Вся жизнь интеллектуальной элиты центруется сейчас вокруг литературы, в гораздо меньшей степени возле театра, не говоря уже о каких-то пластических искусствах. А что будет дальше, очень трудно предсказать.