Илья Кормильцев - Non-fiction

ИК:Ну, какой у нас критерий? Мы читаем, думаем…Конечно, вкусовой! Как у каждого издательства, которое руководствуется некоей внутренней идеологической программой, у нас, естественно, вкусовой критерий подбора.

ВП:А как вы ищите авторов? Они приходят к вам сами, или же вы где-то, через кого-то…

ИК:Тут все действует — и самотек, и «цыганское радио», и рекомендации…

ВП:Интернет?

ИК:Да, миллионы разнообразных механизмов, все они в той или иной степени работают, все имеют место.

ВП:А вы стали бы печатать Илью Стогова?

ИК:Наверное, нет!

ВП:А почему?

ИК:Очень поверхностное качество… Не знаю. Все зависит от того, когда печатать. Если бы это было в 1998 году, то, наверное, стали бы. Я еще раз хочу повторить, что любой дискурс изнашивается. Молодежный натурализм, который описывает бытовую урбанистическую жизнь определенных слоев — это сейчас уже мейнстрим. И Стогов — мейнстрим, и Уэлш был бы мейнстримом, если у него про наркотики не было так много написано. Сейчас все это мейнстрим, и для нас это не интересно. Мы такие рукописи просто выбрасываем в корзину. Если рукопись начинается со слов: «Мы с Кривым стояли на углу улицы, „Балтика“ кончилась… На „ЛМ“ не было денег…», то все! До свиданья! До свиданья! Потому что эпигонство возникает моментально на любую тему, а потом сам дискурс приватизируется обществом, он перестает его раздражать, перестает вызывать необходимую провокацию, перестает быть моментом, который позволяет поддерживать некую толерантность. Весь вчерашний эпатаж становится «комильфо», а когда это становится «комильфо», оно перестает нас интересовать. Потому что с идеологических позиций оно нас уже не интересует, а с коммерческих позиций оно настолько в этот момент поднимается в цене, что мы не можем соревноваться на эту тему с корпоративными издательствами. Именно по этой причине мы сейчас практически отказались издавать западную переводную литературу. Бесполезно соревноваться с «АСТ» или «Эксмо» на эту тему, хотя в свое время альтернативная литература, то, что называется «андеграунд», была пробита нами. А теперь все активно печатают такого рода книги, и это уже неинтересно. Потому что начинается чисто коммерческое соревнование: кто первый схватит нового автора, кто за него больше заплатит, кто его лучше раскрутит. Тема встала, все! Тема допущена в общество — худо или бедно, но табу снято.

ВП:Какой проект из тех, над которыми вы работаете сейчас, наиболее привлекателен для вас?

ИК:Думаю, все. Наверное, сейчас очень интересно было бы заниматься русской художественной литературой, но пока для этого у нас очень ограниченные возможности. Мы сейчас издаем интересных отечественных авторов гораздо меньше, чем хотелось бы. Хотя такие книги куда интереснее, чем зарубежные переводы, которые мы и так сократили. Интереснее, может быть, даже, чем «нон-фикшн». Впрочем, не могу сказать, что именно сегодня для издателей интереснее. Все должно быть. Но это может позволить себе издатель, который издает в месяц тридцать, или того больше, книг…

ВП:А сколько книг издаете вы?

ИК:Четыре-пять в месяц.

ВП:Расскажите о книге, над которой вы сейчас работаете.

ИК:Только что завершил работу с новым романом Проханова. Обычно, чем я занимаюсь в настоящий момент, оно самое любимое и бывает.

ВП:Это совершенно новый роман? Или же это продолжение темы, заявленной в книге «Господин Гексоген», а затем успешно продолженной в следующих его романах последних лет?

ИК:Автор — один и тот же человек и, конечно, стилистика, выработавшаяся у позднего Проханова, все равно остается его авторской стилистикой, и сюжеты у него типичные. Но с другой стороны, это новый роман. Там присутствуют вещи, которых раньше не было, при том, что там есть детали, которые узнаются читателем, это новая и очень хорошая книжка.

ВП:А как она называется?

ИК:«Теплоход Иосиф Бродский».

ВП:А какова идея романа?

ИК:Это роман-предсказание, который в общем о 2008 годе, но в отличие от романа Доренко, он не столь прямолинеен, скорее более фантазиен. Сюжет сводится к тому, что все представители нашей элиты, зашифрованные под теми или иными именами, находятся на одном теплоходе, который плывет по Волге. И по ходу романа сбываются предсказания, которые сделаны в их отношении новым Нострадамусом. Выясняется, что Бродский — это Нострадамус наших дней. Что в его стихах скрыты предсказания обо всем, что будет происходить с Россией, и, соответственно, эти предсказания сбываются по мере плавания: и тут печально гибнут все. Как говорят в американском кино: умерли все!

ВП:Неужели конец романа такой пессимистический?

ИК:Нет, конец романа у Проханова очень интересный, совершенно странный. Это роман-сон, роман-видение, роман-предсказание. Потому что там, в отличие от предыдущих книг Проханова, все изначально происходит в исключительно условном, исключительно мистериальном мире, где всякое слияние с правдоподобием окончательно разрушено. Это первый роман Проханова, начиная с «Господина Гексогена», где автор участвует в романном пространстве под своим именем. И потом здесь совершено неожиданное для этого литератора отношение к Бродскому, который всегда был для писателей этого направления представителем либеральной еврейской поэзии, ими отрицаемой. И вдруг Бродский оказывается одним из важных персонажей романа и подан в позитивном ключе. Я думаю, что изменения отношения к Бродскому у Проханова произошло под влиянием последних писаний его друга Владимира Бондаренко, который очень резко совершил смену дискурса. А в общем книга потрясающая, потому что в ней Проханов решительно встает на стезю гиперметафизического реализма в духе самых андеграундных писателей западной традиции. От Берроуза в этом романе его отделяет несколько миллиметров. Последние остатки журналистского реализма, если и сохранились, то только в определенных сатирических сценах, которые пародируют жизнь нашего высшего света, а также в образе бесконечной музы последних прохановских романов — Ксении Собчак. Босхианское начало в романе доведено до такого предела, до такого размаха, который в предыдущих его романах лишь только намечался.

ВП:Вы надеетесь, что этот роман широкой публике будет интересен?

ИК:Ну, для тех, кто не требует от действия сурового реализма, для тех, кто любит грезы, фантазию, метафизическое описание мира и всяческий смелый дискурс, эта книга будет, безусловно, востребованной.