Илья Кормильцев - Non-fiction

ВП:А как вы относитесь к Дугину, к его публицистике последних лет. Последний его сборник, посвященный современным культурологическим проблемам, вышедший в «Амфоре» показался мне несколько надуманным.

ИК:Не согласен. Сборник мне понравился. Это очень правильная философия, сейчас все этим занимаются. Это очень модно. Сейчас половина Запада этим занимается изучением феномена поп-культуры. Это как раз понятно. К Дугину, как философу культурному, даже как философу религиозному я отношусь очень позитивно, но как к философу социальному и политическому — я отношусь с тихой скукой. Потому что вся эта консервативная революция, все это давно сдулось и в Европе и здесь и обращено, в общем, в прошлое. Попытки разрешить конфликт содержания через восстановление привычной формы кажется мне михалковщиной из «Сибирского цирюльника».

ВП:Возвращение к империи кажется вам не более чем прекраснодушной утопией?

ИК:Утопия — не возвращение к империи, а мысль о том, что империя восстановится сама собой, стоит лишь воспроизвести внешние формы. Если какая-то империя и будет существовать в наше время, то она будет основана на совершенно других принципах, которых раньше не было. Естественно, у нее будет совершенно другое содержание, совершено другое символическое излучение. Единственное, чем чадаевская книга интересна — в ней прямо проговорено то, о чем власть никогда не осмеливалась говорить от себя. Она обычно всегда дозволяла все эти рассуждения о том, что «Путин наш император, а Евразия наше будущее», — говорить всяким бесноватым, типа того же Дугина, но никогда это не могло рассчитывать на инаугурацию от Суркова. Какой-то спектр этой власти сейчас начинает суетиться и думать, что бы такое сказать народу. Но это не самый удачный вариант, потому что опять-таки все сводится к символической болтовне. Нет никакой конкретной экономической программы. Это все лишь разговоры об атрибутике: ну, давайте еще раз гвардейцев переоденем в кирасы. Не о том разговор. Речь ведь о другом: как остановить и повернуть сейчас этот объективный этап дальнейшей деградации и распада российского государственного пространства. Кирасы здесь не помогут. Шесть лет мы видим кирасы, инаугурации и все, что полагается, и что дальше? Слава Богу, цена на нефть позволяет все эти кирасы безболезненно проплачивать, но содержательная сторона всего процесса принципиально не меняется. Вот это и тревожит!

Дорогая РЕ!

Надо было сразу сказать, о чем интервью. Я не имею автомобиля, не вожу его (хотя, в приниципе, умею), считаю частное автомобилевладение одним из самых страшных соблазнов и пороков современного человечества, двигатель внутреннего сгорания — одним из атавизмов прошлого, людей, водящих и любящих автомобили (особенно в городе, особенно внедорожники), — как минимум безответственными убийцами своих и чужих детей, атмосферы и жизни на земле. Культ автомобиля — есть худшее проявление консумеризма, социальной спеси и обезьяньих инстинктов альфа-самцов. К тому же в этом городе водить не умеют, учиться не хотят, и стиль вождения проникнут таким же человеконенавистничеством и убогой деревенской барской спесью, как и вся культура великорусской нации. Я мечтаю о дне, когда в Москве встанут навсегда все основные магистрали и автомобилевладельцы начнут убивать друг друга монтировками.

Машины в пределах города должны принадлежать только специализированным службам, а развивать следует новые формы общественного транспорта — экономичные, индивидуализированные и общедоступные.

Я же люблю велосипед и настоятельно советую вам в светлый праздник Рождества Христова подумать о спасении собственной души и перейти работать в велосипедный журнал.

С уважением, ИК.

Интернет — всего лишь еще одна новая коммуникационная среда. И обладает всеми свойствами таковой. Разумеется, в ней таится риск «свалиться» в квазиреальность. Но личность, склонная к эскапизму, в любую эпоху найдет себе подходящую технологию, чтобы сбежать от ответственности. Разумеется, Интернет влияет на язык. Он создал новый стиль общения, ввел огромное количество новых единиц в повседневный лексикон юного горожанина. Только не надо стенать о «коррозии» великого русского языка! Скажите лучше «эволюция» — и, вот увидите, все волшебным образом переменится. Ведь все дискуссии на эту тему, как правило, ведутся за пределами лингвистики или филологии: они политически мотивированы особой ролью русского языка как носителя имперской идеологии. Упражнения же «падонкаф» отражают реальные проблемы языка. Это и нефонетичность орфографии — одна из самых больших «тайн» русского языка, тщательно скрываемая от его носителей (хотя достаточно открыть школьный учебник родной речи). Это и эмоциональная сниженность письменной речи. И табуированность многих частотно активных словарных единиц — не только мата, но и вполне приличного просторечия. И многое другое. Не стоит бояться, что любой недоучка может теперь повлиять на язык только по факту публикации. В культуре остается лишь то, что ей необходимо.

Корр:Ориентированы ли, на Ваш взгляд, гаджеты на более или менее определенный социальный слой? Если нет, то существует ли какая-либо «слоевая дифференциация» гэджетов, соответствующая социальному расслоению? А если да, то на какой, и сохранится ли эта ситуация и в дальнейшем, или же со временем гаджеты войдут в обиход большинства социальных слоев (исключая, разумеется, беднейший)? Является ли гаджет для своего обладателя способом маркировки социального статуса?

ИК:Разумеется. Гаджеты, как продукт сверхнеобходимый, ориентирован на слои, которые затрачивают большую часть своего времени в сфере символического производства. Для их представителей гаджет служит одновременно и средством символической интеграции, и стимулом символического производства. Представляется, что именно характер производства, в которую вовлечен субъект в большей степени, чем его уровень доходов или социальное положение в традиционном постиндустриальном смысле (служащий, предприниматель, представитель свободной профессиии, технический работник), определяет его отношение к гэджетам. Следует однако помнить, что понятие гаджета диалектично — вещь, не казавшаяся сверхнеобходимой, может войти на следующем этапе в повседневный обиход всех слоев общества, не исключая и беднейшие. Так в Западной Европе трудно увидеть «хоумлеса» без мобильного телефона. Да и здесь уже лично видел у пары-другой бомжей.