Илья Кормильцев - Non-fiction

ИК:Разумеется. И не только к российской. Я думаю, что Бодрийяр — любимый философ нынешних мировых элит. Что ведь всегда с древнейших времен, больше всего тяготило правящие элиты? Необходимость расплачиваться ответственностью за свое высокое положение и власть. Новая французская философия избавила их от этого кошмарного бремени: теперь правители мира вообще ни за что не отвечают, только катаются на яхтах и играют в гольф. Главное иметь хороших политтехнологов и СМИ. Но все это, разумеется, иллюзия. Бодрийяр на самом деле подложил им свинью, только они об этом пока не догадываются.

НСЕ:Петрозаводский Петросовет год не может собраться на сессию, нет кворума. Это ли не пример симулятивности? С этим надо бороться или смотреть философски равнодушно?

ИК:Так почему бы тогда петрозаводчанам не собраться и не взять власть в свои руки? Симуляция мгновенно рассыпается в столкновении с реальным действием. Ну а если придет ОМОН и разгонит, то, по крайней мере, после этого Горсовет уже не рискнет столь надолго оставлять пустующим помещение.

НСЕ:Бедность — это философская категория?

ИК:Увы, нет. Бедность — это кошмарная реальность для миллиардов людей. Как о философской категории, уместнее говорить об аскетизме.

НСЕ:Кто более развращен изнутри: молодежь или старики?

ИК:Примеры чудовищной развращенности можно встретить среди представителей самых различных возрастов. В конце концов, развращенность — это совокупность намерений, так что омерзительные, развращенные четырехлетки тоже встречаются достаточно часто.

НСЕ:Если бы Вас попросили написать текст песни про Петрозаводск, что бы Вы там зарифмовали? Какие слова или образы пустили в ход?

ИК:Честное слово, теряюсь с ответом на этот вопрос. Какие там есть рифмы к слову «Петрозаводск» — «воск», «мозг»? Ой…

НСЕ:Сексуальная жизнь влияет на глубину мысли или это разные оперы?

ИК:Это сугубо индивидуальный вопрос. Если рассматривать секс как разновидность естественного наркотика, то злоупотребление несомненно ведет к сужению интересов и деградации сознания. С другой стороны, если использовать секс не в качестве развлечения, а в качестве медитативной и магической практики, как нас учит Тантра, то может произойти высвобождение чудовищных интеллектуальных энергий.

НСЕ:Кустурица в Европе построил культурную деревню, эдакое гетто для друзей. Не кажется ли Вам, что это выход из мирового кризиса, снова жить общинами? Или это уход от мировых проблем, эгоизм интеллигенции?

ИК:Я думаю, что вскоре весь мир будет представлять собой россыпь общин и диаспор, связанных горизонтальными сетевыми связями. В принципе, дело уже к тому и идет. Причем это касается бедных и обездоленных простых людей в той же степени, что и культурной элиты, так что Кустурица просто предвосхищает направление глобального развития, в котором в самом по себе нет ничего плохого. Глобализация сама по себе не больше благо или зло, чем авиация — все зависит от способа использования.

НСЕ:Вас кто-нибудь называл сумасшедшим?

ИК:Я и без них это знаю.

За десять лет нашей дружбы с Ильей я дважды записывал наши разговоры. Первый, состоявшийся в разгар августовского кризиса 1998 года, к сожалению, потерялся из-за моей вечной небрежности к собственным архивам, а второй, датируемый 2005 годом и предлагаемый сейчас вашему вниманию, я не смог, что интересно, тогда нигде опубликовать, — это при моих то тогдашних возможностях в этом смысле. Кормильцева не воспринимали в те годы героем статьи, скорее — автором.

Да и срабатывала наша национальная особенность — любить мертвых, а не ценить и понимать живых. И это понятно, потому что мертвые уже не опасны, они уже ничего не выкинут такого, что испортит наши столь удобные представления о них. И каждый сможет (при определенном умении, конечно) записать их в «свои». А Илья как раз был очень опасный, и я часто задаю себе вопрос, как бы он повел себя в дни нашего теперешнего раскола и раздрая. Спрашиваю и не нахожу ответа.

В итоге года через три я включил это интервью в свою книгу «Танцы со звездами», и это была до сего дня его единственная публикация. Пожалуй, сейчас стоит пояснить кое-какие моменты, связанные с контекстом, в котором происходил разговор. Это был самый разгар жирных российских нулевых, бьющих нефтяных фонтанов, когда всем казалось море по колено. Самый расцвет гламура, который становился чуть ли не официальной государственной идеологией. Никто помыслить не мог ни о кризисе, ни о санкциях, ни о гибридной войне, ни о масштабной цензуре. Поэтому такое впечатление производили рейды с конфискацией книг легендарного ныне издательства «Ультра. Культура» и вызовы в Генпрокутартуру его основателя, известного больше как автора песен «Наутилуса Помпилиуса» (и по сути руководителя коллектива в последние годы).

Все началось с того, что оставив после распада «Наутилуса Помпилиуса» в конце 1990-х мир шоу-бизнеса, Кормильцев занялся литературными переводами. Первой его книгой в этом качестве стал роман Ника Кейва «И узре ослица Ангела Божие». Это он впервые представил на русском языке Фредерика Бегбедера и совершил титанический труд по переводу толстенного толмуда Брета Истона Эллиса «Гламорама».

Игра на литературном поле естественным образом привела к созданию собственного издательства с говорящим названием «Ультра. Культура», которое сосредоточилось на исследовании границ допустимого в общественном сознании и постановке острых, табуированных, пограничных тем, что не могло в конце концов не вызвать недовольства властных структур. Так, Госнаркоконтроль, опираясь на решение одного из провинциальных судов, арестовал тираж книги «Марихуанна: запретное лекарство», а заодно волевым решением и ряд других книг издательства: двухтомник «Анталогия современного анархизма и радикализма», «Терроризм изнутри» Брюса Хоффмана, воспоминания Александра и Энн Шульгиных «Фенэтиламины, которые я знал и любил», «Штурмуя небеса: Подлинная история ЛСД» Брюса Стивенса. Как в старые добрые советские времена Илья оказался чуть ли не в роли преследуемого властями диссидента, о котором пишет западная пресса, включая лондонскую «Таймс». Подобные вещи тогда еще не стали нормой. Оставалась еще пара лет до его эмиграции, которая на деле оказалась столь дальней и бесповоротной.