Илья Кормильцев - Non-fiction

Корр:Является ли характерное для гаджетов комбинирование разнотипных функций в одном предмете прежде всего проявлением «стремления к комфорту», или же скорее лишь модой, забавой, остроумным брендом? Что, на Ваш взгляд, в первую очередь может побудить потребителя купить, например, ручку, совмещенную с FM-радио, — обаяние дизайнерской выдумки, стремление сэкономить на количестве (все возрастающем) предметов, окружающих потребителя в повседневном быту, или что-то третье (среднее или вовсе другое)?

ИК:Скорее сама идея интеграции символического: в этом смысле гаджет № 1 — компьютер, особенно в форме ноутбука. Гаджет воспринимается как некая сверхвласть над символической средой, превосходящая физическую потребность: например, можно ли реально выслушать все фонограммы в mp3 на восьмидясетигигабайтном жестком диске последних моделей плееров? Так ли уж нужно горожанину GPS на телефоне, если все и так на домах и улицах написано? (Я сейчас не про Москву, разумеется, ее можно отнести к экстремальным средам, где GPS также необходимо для выживания, как и в джунглях Заира). Все это проявления символической сверхвласти, раньше (в первой половине 20 века) с подобными же целями каждый интеллигент считал необходимым иметь дома большую многотомную энциклопедию.

Корр:Есть ли, на Ваш взгляд, какие-либо особые психологические черты (свойства характера, особенности мышления, специфика мировосприятия), отличающие тех, кто «пристрастился» к моде на гаджеты, будь то предпосылки для такого пристрастия или же его последствия?

ИК:Разумеется, но они скорее мотивируются характером производства, в котором они участвуют: они избыточно креативны, изощрены в мелочах, избегают ангажированных метафизических позиций и координатных систем. Их задача — делать многообразным однообразное, маскировать серую цифровую массу капитала разноцветными дизайнерскими финтифлюшками. Гаджет есть диалектическое сочетание попытки при помощи технологий вывести человека за рамки временных ограничений и попытки заянтарить его в умершем времени, превратившемся из жизни духа в digital entertainment.

ДГ:Способна ли музыка изменить мир?

ИК:Музыка не способна изменить мир, но она способна создать людей, которые изменят мир.

ДГ:Почти все мы слушаем музыку с самого раннего детства. Можно ли сказать, что всех нас музыка создает — или это относится только каким-то особенным людям, умеющим слушать музыку?

ИК:Нет, музыка создает всех, в особенности — плохая.

ДГ:Плохая — это та, которая тебе не нравится? Или есть какие-то другие критерии плохости?

ИК:Плохая — это та, привыкнув к которой не сможешь слушать хорошую и перестанешь замечать любую.

ДГ:Следует ли из этого, что человек, привыкший к хорошей музыке, может слушать и плохую?

ИК:Может, но не станет.

ДГ:Но как можно не слышать того, что звучит повсюду?

ИК:Есть огромная разница между слышать и слушать. Слышат ушами, слушают — всем организмом.

ДГ:Ну, тогда более конкретный вопрос: как и где ты предпочитаешь слушать музыку?

ИК:Это вопрос непростой — когда где, когда как. Но все-таки современные концертные формы существования музыки это — увы! — подмена слушания коллективной тусовкой. Поэтому я редко хожу на концерты в душные клубы.

ДГ:Конкретный вопрос номер два: когда ты слышишь песни, написанные на твои стихи, какие чувства ты испытываешь?

ИК:Уже никаких. Изредка: «Кто это написал?»

ДГ:И, наконец, что проще: сочинять песни, писать прозу, переводить тексты или издавать книги?

ИК:Проще всего не делать ничего из вышеперечисленного. Но очень скучно. Правда я никогда не пробовал…

ДГ:А теперь совсем последний вопрос: чем бы ты занялся, если не нужно было зарабатывать деньги?

ИК:Тем же самым, что и сейчас, но с большим размахом. И желательно не в Москве.

НСЕ:Как побороть в себе провинциала? Можно ли жить в глуши, воспитывая в себе центровые мозги?

ИК:Надо представить, что именно ты и находишься в центре. А затем начинать действовать в соответствии с этим представлением. В конце концов, как известно, нет ничего провинциальнее столиц, нет ничего более погруженного в самолюбование и выяснение мелких местечковых взаимоотношений чем столичные элиты.

НСЕ:За что вы так любите слово «симулякр»?

ИК:Да не люблю я его. Ненавижу. Но оно обступает нас со всех сторон. Куда не ткни — думаешь, вещь, а посмотришь поближе — блин, симулякр!

НСЕ:Знаменитое «душа обязана трудиться» оправдано? Может, лень — гораздо более продуктивное явление для философа?

ИК:Трудиться и работать — разные вещи. Лень и безделье — тоже. Так что правильное состояние философа — безделье, наполненное непрестанным душевным трудом.

НСЕ:Поэт — разве не атавизм?

ИК:Сами вы атавизм!

НСЕ:Девушки изменились в последнее время в своем отношении к поэтам?

ИК:Девушки вообще не меняются уже несколько миллионов лет, с тех пор как у них отпал хвост. В том числе и в отношении к поэтам. Девушки любят поэтов, и поэты отвечают им взаимностью. Правда, связывать свою судьбу девушки предпочитают с более серьезными людьми.

НСЕ:Как быть умным и счастливым? Это возможно?

ИК:Может еще к тому же и богатым? Девушка, вы слишком многого хотите сразу! Дай бог быть хотя бы здоровым и сытым.

НСЕ:А быть умным и красивым? Вспоминается фраза Георгия Иванова про Осипа Мандельштама: «Закроет глаза — аптекарский сын, откроет — ангел».

ИК:Еще и красивым? Ну, знаете… Человек обязан найти удовольствие в своей неповторимой индивидуальности. Разумеется, не возбраняется ее совершенствовать, не превращая это в самоцель и не принося этому в жертву соразмерность.

НСЕ:Жан Бодрийяр настаивает, что современная эпоха давно утратила чувство реальности? У вас такие мысли есть?

ИК:Современная эпоха слишком сыта и самодовольна, чтобы выдержать прямое столкновение с реальностью. Поэтому ее так пугают те, кто идет с этой реальностью на лобовое столкновение: например, Мохаммед Атта сотоварищи и другие подобные ему…

НСЕ:Смотрели «Матрицу»? Там Нео держит в руках диск с книгой Бодрийяра «Симулякр и симуляция». Вы к современной российской власти как к симулятивной относитесь?