Илья Кормильцев - Non-fiction

АБ:Ты представляешь редкий пример человека, меняющего свою судьбу, карму, если можно так выразиться, выбирающего новые пути в жизни. Лично у меня ты совершенно не ассоциируешься с тем, человеком, который писал всенародно любимые хиты русского рока.

ИК:На самом деле, когда закончился период «Наутилуса», я искренне думал, что останусь в музыке, только буду работать в новой для меня в тот момент электронной культуре. Но потом я понял, что ситуация тупиковая, потому что независимо от качества того, что я делаю, меня будут все равно воспринимать в контексте русского рока, просто в силу закона стереотипов. И я сделал шаг в сторону, с теми же идеями, но без этого груза имени. Я решил, что надо двигаться в сторону чистой словесности. Но я не чувствовал себя вполне уверено, поэтому выбрал такую незаметную профессию переводчика. Тем более, что переводами мне уже приходилось заниматься, да и редакторским делом тоже.

АБ:Со скольких языков ты переводишь?

ИК:Теоретически я могу перводить с четырех: английского, французского, итальянского, испанского, но с тем комплексом идей, который мне интересен, — новейшей культурологией, — больше всего работают в англосаксонском мире.

АБ:Переводя Бегбедера и Эллиса, ты вплотную столкнулся с миром гламура. Ты никогда не был человеком этой среды…

ИК:Да, я не принадлежал к этой среде, но не могу сказать, что не имел о ней никакого представления. Как человеку музыкальной тусовки, мне приходилось с ней соприкасаться.

АБ:Эллис, Уэльбек, Бегбедер — в западном мире сложилось целое литературное направление, основанное на критике гламура. Насколько его готовы воспринять здесь, в России, где гламур стал чуть ли не национальной идеологией?

ИК:Эти авторы не одинаковы. Отношение к миру гламура выражено у них очень по-разному. Почему Бегбедер сразу же здесь очень хорошо пошел? Потому что у него это отношение инсайдера, стеб над самим собой. Эллис же смотрит на эти вещи извне, хотя и говорит голосом героя, находящегося внутри. Если Бегбедер — это черный юмор, то Эллис — это сатира. Он показывает, не то, что мир, в котором мы живем, ужасен, а то, что у этого есть причины и есть задачи. Он вступает на территорию этики в высоком смысле этого слова.

АБ:Мне показалось, что «Гламорама» Эллиса была встречена в Москве с недоумением.

Читая Бегбедера, какой-нибудь редактор глянцевого журнала или рекламщик думает: да, мы живем ужасно, занимаемся глупостью, но я-то это тоже понимаю. Когда же он читает Эллиса, его ставят в положение марионетки, у которой есть хозяева, которые решили, что он будет жить именно так. И это очень раздражает тех людей, которые считают себя нонконформистами, а на деле обслуживают эту неоконсервативную систему. Вокруг «Гламорамы» и поднялась такая вонь потому, что журналисты глянцевых изданий находят в ее герое Викторе Варде неприятные для себя моменты идентичности. В отличие от героев Бегбедера, в нем воплощен тип законченного, добропорядочного идиота.

АБ:Ну да бог с ним, с гламуром. Твое издательство издает книги и более радикальные. Вы в последнее время стали кое для кого прямо таки средоточием вселенского зла, public enemy #1.

ИК:В принципе да. Неоконсервативная мысль здесь довольно рабски воспроизводит американскую. В пародийном, фарсовом виде, конечно. Понятно, на кого ориентируется сегодняшняя власть. Рядом с нашими книгами в магазинах лежит, к примеру, Ирвин Уэлш, которого никто конфисковывать не собирается. Терроризм, секты, наркотики, психическое оружие — это ради бога, желтая пресса пишет об этом больше нас, но там где это изучается как идеологема, как идеологический блок — вот там власть проявляет раздражение, возникает слово «пропаганда».

АБ:Ну и как ты ощущаешь себя вновь в этой диссидентской роли?

ИК:Когда начались эти наезды на нас, и я давал интервью в Лондоне, меня все спрашивали: «Ты там остаешься, ты уже уехал?» Это, конечно, инерция мышления. Потому что теперь уехать в старом диссидентском смысле никуда нельзя. Аналогичные проблемы возникнут везде, потому что противостояние теперь носит глобализированный характер.

АБ:А ты не боишься чисто по-человечески, вот так раздражать власть.

ИК:А у меня нет выбора. Потому что в определенный момент я почувствовал, что в складывающуюся систему просто не вписываюсь. На привычных мне позициях человека, который хочет высказывать свои мнения, находится в каком-то взаимодействии с социумом, мне отведена только территория маргинального прозябания, старческого брюзжания на кухне. Хотя я сделал шаг в сторону, начал заниматься другим видом деятельности, я неизбежно начал иметь проблемы и в этой области, поскольку я не поменялся как человек, не поменял своих убеждений.

АБ:Ну что, мы опять оказались в ситуации схожей с той, что была 20 лет назад?

ИК:И да, и нет. Определенное сходство есть, но современная идеология власти, в отличие от советского этапа, внутренне рыхлая, в ней нет связующего звена, нет точки веры, в которой все сходилось бы. Сейчас у неоконсервативной идеологии нет программы будущего. Ну что это за программа — повышение ВВП в два раза? Консерватизм сейчас не является монолитным брусом, он состоит из блоков, которые очень противоречиво между собой соотносятся. Идиотизм ситуации выразил Чубайс во фразе «либеральная империя». То есть надо во всем подчиняться государству, и при этом заниматься свободным предпринимательством, делать деньги. Подобная проекция будущего нереализиуема. Сегодня власть хочет войти в когорту развитых стран, не строя у себя гражданского общества. Вся сегодняшняя политика построена на: супердержава для своих, страна третьего мира для Запада. Имперские амбиции при беспомощности страны и ее реальном неоколониальном положении.

АБ:Это ты говоришь о ситуации в целом, но у вашего издательства начались проблемы, которые невозможно было представить в 1990-е.

Это вытекает из того, что я сказал. Есть противостояние двух рыхлых систем на идеологическом уровне. Контркультура тоже не организована идеологически, это смешение всего самого разного. Советская официальная культура и подпольная контркультура находились во фронтовом противостоянии, то есть были разделены четкой линией фронта: здесь свои, там чужие. А теперь происходят боевые действия партизанского типа, и со стороны государства тоже. Противостояние — не мы и они, а, к примеру, издательство «Ультра. Культура» и Госнаркоконтроль. При конфискации наших книг нарушено все, что можно нарушить, не соблюден ни один действующий сегодня кодекс. Это типичный партизанский налет. Когда чиновники нарушают закон, они тоже действуют как партизаны, потому что прекрасно понимают, что в суде все тут же развалится, они просто рассчитывают испортить жизнь врагу.