Илья Кормильцев - Non-fiction

ИС:Думаю, не случайно в ряде стран, поздно вступивших на путь буржуазного развития, произошли аналогичные процессы (в Германии, Японии). Видимо, не главное, Лукич или генерал Тодзио. Главное — волна возвращения в средние века.

ИК:Это не главное, но существенное. Тут начало создаваться гражданское общество после формальной отмены феодализма одновременно с развитием системы производства, а не раньше. В Европе, благодаря во многом секулярному характеру католицизма, та же интеллигентная прослойка начала складываться раньше, чем запахло капитализмом в современном понимании этого слова. И когда начались соответствующие экономические процессы, уже существовал достаточно широкий класс свободных лиц — инициаторов, которые могли включиться в процесс сразу. У нас же все это вырастало из грубого купечества и образование шло параллельно процессу промышленного производства. Поэтому всегда ощущалась ублюдочность, неготовность третьего сословия. Самый большой бред марксизма в том, что интеллигенция обслуживает правящий класс.

ИС:Строго говоря, правящий класс — это и есть интеллигенция, просто специфическая. Две самые богатые категории Древнего Рима — это крупные латифундисты и актеры. Нерон не считал для себя зазорным выйти на сцену.

ИК:Это точное наблюдение. Самое кошмарное, что натворил Маркс, когда он в своих экономических построениях сделал внеэкономический христианский трюк — внес понятие прибавочной стоимости и антропологизировал его, оторвал его от чисто экономического контекста и внезапно превратил его в воровство. Это подмена: плохо отнимать деньги сверх тех, которые возникли в процессе труда. Но это же бред, потому что он не определил труд организатора или инициатора производства, как труд превосходящий. Инженер, который придумал экскаватор, должен был получить больше рабочего, который привинтил к нему винт. Поменялись все представления о труде. Ушли в область этики, нравственности. А в России это нашло хорошую почву, потому что правящее и низшее сословие не надо было учить. Они всегда знали, что надо отнять и разделить поровну.

ИС:Не надо винить Маркса. Если бы дарвинизм был принят здесь как руководящее учение, мы бы еще не то увидели, но виноват ли Дарвин?

ИК:Оно и было принято, между прочим. Вот эта какогеника в противоположность евгенике (замечательный греческий язык: «плохой», «злой» — κακός). Выведение по принципу эрдельтерьера — пример использования дарвинизма в марксистских целях.

ИС:Вот, Марин, а ты удивляешься «Веселым картинкам» с их глистами. Поговорила с представителем интеллигентной группы…

МТ:О! Вернулись к группе. Так ты являешься по отношению к ней представителем интеллигентного правительства?

ИК:Н-е-е-ет. Нельзя переносить на малые коллективы законы большого общества. Я бы хотел, чтобы новый период «Нау» характеризовался неформально консультативным элементом, чтобы все в присутствии всех свободно высказывали свое мнение. Сейчас так и происходит. Свободная обстановка возникла, потому что сошлись совершенно новые и открытые люди. Дай Бог, чтобы это не запакостилось. Со временем в малых коллективах возникают традиционные роли: записной фантазер, делец… Маски обуславливаются уже не только их действиями, но заранее настроенным окружением. И люди уже не могут их снять. Живое общение начинает умирать, превращаться в функциональный розыгрыш. Это накладывается на творчество, потому что рождается предвзятое отношение к мнению каждого по творческим вопросам. И в этой системе инициатива начинает пробуксовывать. Поэтому они нуждаются в очищении, но не искусственном, а когда действительно чувствуешь — дышать нечем. Вот этот человек должен уйти, иначе — не жить. Мне пока очень нравятся все ребята. Собрался состав, в котором сбалансированы темпераменты. Добродушный флегматик — это Джават — Рафик Нишанов внутри коллектива, только без этически неблаговидной роли Рафика, на чисто человеческом уровне. Плохо, когда такого ставят в парламент, а в семье — как хорошо: «Зачем волнуешься, дорогой? Да садись, садись, я тебе потом дам слово». Человеческие качества похожи на аккорды. Они не могут быть красивы или некрасивы сами по себе, вне ладо-тональной системы, в которой расположены… Стройный Игореша Копылов из «Петли Нестерова» с накатом рок-тусовки и более пристальным интересом к алкогольным напиткам. Немножко улавливаются пугающие черты Могилевского. Но на работе он этого не делает. Плюс Александр Беляев — экс-Телевизор и Лев Орлов — экс-Арсенал…

Помню какой-то ресторан, редкостно неприятную для меня по разным причинам свадьбу, я пью безостановочно, голова тяжелеет… Наконец, не выдерживаю, встаю, хватаю с чужой тарелки недоеденную котлету по-киевски и, держа ее, как микрофон, начинаю орать: «Я хочу быть с тобой»… На тот момент это было единственным, что соответствовало моему состоянию. Да, это песня человека, абсолютно раздавленного невыносимой любовью, когда ни «с ней», ни «без нее» быть невозможно. Тоска безвыходная, сама в себе растворяющаяся, до слез, до полного расслабления — и такой же измученный, на грани фальцета вокал Бутусова, с хрипом (словно немыслимая тяжесть любви ему горло перехватывает) выдыхающий: «Я… хочу быть с тобо-ой…» «Твое имя давно стало другим…» и прочая, с тобой произошли все эти взаимоисключающие кошмары: и дом-то сгорел, и глаза-то цвет потеряли, а у меня ничего, ничего не осталось, весь горизонт, все поле зрения заполнено этой тоской, этой любовью. Поражение полное, полнее некуда, не хочу спать с тобой, не хочу жить с тобой, хочу быть с тобой, потому, что без тебя быть не могу. Ну сделайте же что-нибудь, дайте мне быть с нею, видите, что делается, я ломаю стекло, как шоколад, в руке — какие, к черту, пальцы, когда я дышать без тебя не могу… Вообще сильнее всего любишь то, что сам бы сказал, если бы мог; каждый нормальный человек хоть раз это почувствовал — «Я хочу быть с тобой», но сказать ничего не мог, кроме «Все бабы — сволочи» или «Я тебя типа того что люблю». Илья Кормильцев сказал, и в этом был секрет невероятной, все рекорды побившей популярности этой рок-баллады и всего творчества «Наутилуса». Какой неожиданный и страшный текст: фигуры врача, пожарного, условные, удлиняющиеся до теней. И другие тексты «Нау» — почти бред, абсурд, подсознание, но именно это выражало абсурдную действительность — нет, не нашу, вообще разорванное, истерзанное сознание конца 20 века.

— Нет, бредом я не назвал бы это, — не соглашается Кормильцев. — Это может показаться бредом только так называемому нормальному человеку, который на самом деле просто не сознает всей своей ущербности. Тексты настоящих сумасшедших, как правило, скучно читать, они совершенно бессвязны и с миром никак не соотносятся. А в моих стихах просто несколько сдвигаются понятия, в остальном же там действуют строгие логические законы, которыми и мир управляется. В научность и строгость этих законов я верю абсолютно, потому что сам получил «химическое» образование, и на мир во многом смотрю как естественник.