Михаил Эпштейн - ВИРТУАЛЬНЫЕ КНИГИ

Куда мы несемся в XXI веке, смятенные и подавленные, утратив уверенность всех прежних идейных направлений, но подхваченные небывалым техническим вихрем? Мне кажется, мы движемся на тот свет. Как вслед за Старым Cветом был открыт и обжит Новый, так теперь мы переселяемся с Этого света на Тот свет, только не замечаем этого, поскольку нет отдельно поезда и платформы: весь мир, все видимое движется в одном направлении.

Конец мира раньше мыслился как революция, падение завес, разверзание небес, а нам открылась эволюционная эсхатология: из года в год, от изобретения к изобретению. От генетической спирали до генома и клонов; от телевидения к виртуальному пространству; от компьютера к киборгу, искусственному разуму и искусственной жизни… Глядь — и мы уже существуем в другом измерении, которое было закрыто для наших предков. Разве они могли бы понять и даже чувственно воспринять нас, несущихся в самолетах, говорящих по телефону, выступающих по телевизору, общающихся через компьютеры. По отношению даже к миру Гете, Гегеля, Пушкина наш — иной свет, более отдален от них, чем Новый от Старого.

Эсхатология видит край света за каждым углом, но скорее всего нам предстоит дальняя дорога. Мы ведь только выбираемся из пеленок своего биовида, только учимся говорить на языке генов и электронов, только начинаем понимать структуру мозга и вещества. Теперь уже можно представить, какие пути нам предстоят:

а) в глубь вещества, в микромир;

б) в даль вещества, в галактики и большую вселенную;

в) в высь вещества, в мир тонких тел и духов;

г) во вселенную знаков, текстов и смыслов;

д) в иные измерения и параллельные миры;

е) в глубь себя, в мир своего подсознания, сверхсознания…

И все это только для того, чтобы в конце концов разверзлись перед нами последние завесы и разогнулись книги … Как сказано в одной стихире, в конце мира, перед Страшным Судом, книги «сами разогнутся». Те книги, в которых до последней буквы и запятой записано все, чем мы были, есть и будем, все наши слова, поступки и помыслы. «Быть может, магическая формула начертана на моем собственном лице, и я сам являюсь целью моих поисков» (Х. Л. Борхес. «Письмена Бога»).

Мысль о загробных воздаяниях должна пугать наших современников даже сильнее, чем людей средневековья. Ведь мы уже понимаем, благодаря теории относительности, квантовой физике, компьютерам, генетике и т. д., как тонко связана душа с материальными телами и как, следовательно, то силовое поле, та энергия–энтелехия, которую мы называем душой, будет формировать другие наши тела после распада этого тела. С какою душою мы воспримем смерть, такое и зачтется нам новое тело.

Революция — это скандал истории. Все летит вверх тормашками. Обнажается подоплека интимной жизни общества. Начинают выворачивать друг другу карманы и задирать подолы, сначала исподтишка, а потом все более наглея, в присутствии обкраденного, попутно объясняя ему, что он сам вор. Грабь награбленное. «Это мое», — кричат нижние сословия и волокут собственность себе, а высшие, утратив благородную осанку, упираются и не отдают. И по мордасам, по мордасам. Сопли и кровь рекой.

И визгливые возгласы: «мое!» — «не твое!» — «отдай!» — «не трожь!» — так называемая идеология. Ленин: «А вот сейчас как вдарю!» Либералы: «А ну–ка убери руки!» Монархисты: «Вязать его, сукиного сына!» Меньшевики: «Полегче, полегче, сейчас разберемся, товарищи». Народ: «А ну отойди от меня, я припадочный!»

Революция — это и есть скандал, только не семейный, а всенародный. Достоевский изобразил непонятную для европейцев любовь русских к скандалам, когда все общественные условности вдруг мигом слетают с людей, закрученных вихрем какого–то нервического припадка откровенности: режь правду–матку — и пропади все пропадом. Вот скандал, закипая по семьям, чинам и сословиям, и громыхнул на все общество — революцией.

Понятно, отчего в западном обществе, при всей наклонности к марксизму, все–таки тему революции не затрагивают. О чем угодно толкуют с самых левых позиций: о неравномерном распределении доходов, о богатстве и бедности, о социальной несправедливости, о капиталистической эксплуатации, о рыночной анархии, о товарном фетишизме, о пороке потребительства, об отчуждении и неравенстве, о буржуазном индивидуализме. Кажется, еще чуть–чуть — и над страной повиснет призрак революции. Но чтобы сказать: давайте делать революцию, революция нужна нашему больному обществу — до этого не доходит. Последнего шага не делают. И быть может, по очень простой причине: не любят скандалов, боятся неприличия.

В традициях российской гуманитарной науки — либо безмерное почтение и обожание предмета, радостная стойка навытяжку, как перед большим начальством («великий народный поэт А. С. Пушкин»), либо столь же радостное глумление и насмешка. В западной науке ученый вообще лишен оценочно–экспрессивного отношения к своему предмету. Червь? — исследуем его как червя. Бог? — исследуем его как Бога. В русском же тексте все время слышится что–то грозное, презрительное, страшное, убивающее. Революция продолжается.

Чем станет впоследствии Россия для остального мира? Источником безумств и приключений, опасностей и чудес, какой–то грустной волшебной сказкой для более благополучных и экономически развитых наций? Русские станут поставщиками забавных и невероятных историй для успокоенно–ускоренного продвижения мира по пути прогресса. Информационные заголовки в разделе «происшествий» будут переполнены новостями из России, ибо там будет твориться самое несообразное, смешное и горькое одновременно — как бы маргинальный сюжет, анекдотические виньетки мировой истории. Поскольку все остальные передовые нации более или менее установятся в своих смысловых границах (а отсталые вообще окажутся за их пределами), то нарушение этих границ выпадет на долю русских. Они будут специализироваться в создании сюжетов, в придании авантюрного измерения всемирной истории, заполнят своими рекордами Книгу Гиннесса. Русская способность к чудачеству и безрассудности уже лишена будет грандиозных утопических очертаний, но рассыплется на множество подвигов и анекдотов.

Даже при советской власти русские подводные лодки, например, пытались найти местоположение Атлантиды, то есть утопизм настоящего в них смыкался с утопическими мечтаниями прошлого (Платон) о давно прошедшем (Атлантида). С 1973‑го по 1984 год, то есть в самый унылый период «застоя», советская флотилия втайне бороздила океанскую глубь в поисках мифической потонувшей цивилизации — и лишь к концу правления Черненко вынырнула под Гибралтаром. Это ведь поиск града Китежа в конце XX века, на пике научно–технической революции, после всех космических запусков и ядерных полигонов. Русское чудачество, богатырство, бесшабашность, тоска, дурачество, странничество — все это в космополитическом мире будущего станет источником скандалов, веселья, обид, недоразумений. Мир будет гораздо интереснее благодаря русским, а может быть, только они и останутся интересными в благоустроенном и подыхающем от скуки обществе будущего.