Литературная Газета - Литературная Газета, 6614 (№ 38/2017)

однажды вырастут в деревья,

которые старше,

которые будут старше

нас всех.

так двухтысячный застаёт врасплох,

так срывает он маки улыбок.

изотрётся в звёздную пыль обувь,

и разбитые до сладкой крови колени

заживут, как только наступит миллениум,

засияют тонкой кожей,

подвластной времени,

но белесой,

для поцелуев сотканной.

за твоими на солнечной стороне окнами

теперь спорят о равнодушии и политике,

резко пахнет керосином и коммуналкой.

всё во мне забери, вымети, словно снег во двор,

ничего не жалко.

станет мир наш от октября фиалковым,

станет мир наш как маленький город в глухой сибири.

и рисунки наши забелят,

оттого, что мы себя позабыли

на параде, в пятом ряду, с пышными бантами,

алыми лентами,

вечерами летними,

прижатыми к ранам ватками.

так виноваты мы,

так виноваты мы!

* * *

Солнце упало с ветвей в залив – спелая алыча.

Круглые камни моей земли здесь обо мне молчат.

Но приходили олень и вепрь, звёзды кололи грудь

и оставались лежать в траве. Чтобы не вышло пуль,

дерево здесь до моих колен выросло – и никак.

Я убежал от холодных стен, не покормив собак,

но прихожу я сюда искать сквозь беспокойный сон,

и с китобойных судов тоска тихо течёт в Гудзон.

Рыба ушла, я сушу гарпун. Время моих семян.

Узкие листики, снежный путь, Баффинова земля.

Духи живут в языке моём, ибо просчитан ритм,

бубен – распахнутый окоём. Что у него внутри?

Заячья шкура, Христова плоть, небо и лес над ним?

Старец, разбивший о камни плот, нарисовал мне нимб

тоненькой щепочкой по грязи, что прорастает в мох.

И рассказал, как любви просил этот убитый бог.

Мы приносили ему треску. Он ничего не ел.

Тонкие линии острых скул, волосы – куний мех.

Я танцевал изо всех из сил – вытерпел мёртвый бог.

Добрые духи моей земли ждали со мной его.

Гроздья калины истлели в прах, семя не уронив.

Солнце в заливе. В моих руках – заяц, Гудзон и нимб.

Рыба ушла – не сыскать концов. Вышла по телу сыпь.

Я вспоминаю его лицо – вылитый младший сын.

Эта зима не прошла добром. В доме случилась корь.

Любит ли этот убитый бог кислое молоко

и оленину? Я всё отдам. Вырежу из груди.

Только, пожалуйста, боже, к нам

больше

не приходи.

* * *

что нам в городе нашем прозрачно-сизом?

здесь старушки глядят цветасто,

словно в две тысячи восьмом не наступал кризис,

словно в девяносто первом не взорвалось

социалистическое счастье,

будто в сентябре не сломала тебя любовь земная,

не такое здесь запоминают.

они помнят только, как у калитки

ты кричала, юбкой вытирала разбитые в кровь коленки,

слива переспелая опадала фиолетовыми планетами,

длилось-длилось и не кончалось лето.

мы связали все верёвочки, прочитали книги,

засушили листья, насмотрелись так друг на друга,

а потом как травы выросли, как тысячелистник,

напоенный тёплым ветром юга.

стали терпкими, робкошагими, неподвижными,

мотыльково-испуганными.

и руками мир холодными, влажными

развязал веревочки, а вязали туго так...

а вязали туго так, а вязали накрепко,

– нате вам!

мёртвым да равнодушненьким.

мы пройдёмся по вашим улицам,

и разрушим всё.

* * *

Полные ветви белого яда, яда –

выстоял парк в жемчугах несъедобных ягод,

в ссохшейся краске ржавых кривых качелей,

в речке, в тонких морщинках её течений.

Вспорот асфальт тополиным корявым корнем –

тихая женщина тут голубей не кормит –

роется в мусоре. Я узнаю по платью –

споротый бисер ранит глухую память.

Я узнаю, но в миру никого не помню,

я жемчуга осторожно держу в ладонях,

память скрывает новая злая зелень –

это брустверы разом ушли под землю.

Пахнет от женщины смертью и острым потом –

ногти срываю о серые камни дота.

Сколько ещё нам опушек, костров и виселиц?

Женщина ходит трухою сгоревших листьев.

Сделайте так, чтобы пахло весной и щами,

чтобы одноклассницы да по углам трещали,

чтобы никто нас делением здесь не мучил,

чтобы в тетради не было красной ручки.

Кто на физре бестревожный и злой, и ловкий?

два девяносто за пирожок в столовке,

рубль за чай – остывающий, слабый, мутный.

В парке глазеем на прилетевших уток.

Женщина в платье – кажется, чья-то мама.

Не жемчуга да в дырявых её карманах –

бусины глаз вскипячённых умерших рыбок.

Что-то случилось. Страшное было, было,

так как блиндаж изошёл и истёк травою.

пахнет земля похоронным тяжёлым воем.

так про войну ничего, ничего не помню.

Волчьего лыка жемчуг в моих ладонях.

Заклинанье от разлукиВыпуск 12

Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Поэтический круг

Теги:молодые авторы , поэзия

Юлия Азизова

Нижегородская область

Твоя Россия

Вот она – вся ТВОЯ – до капли!

Улыбается, как Царица,

Ты же – участи удостоен ей служить свой могучий век –

Так дивись же! Дивись –

покуда всем чужим её образ снится,

Упивайся же глубиною полных жизни лазурных рек,

Окунайся же каждый вечер

в исцеляющий шёлк закатов,

С головою себя закутай в одеяло её ветров

Там, где сказочные красоты

безмятежьем надежд объяты,

Где таит она честь смиренно

сотню выстраданных веков!

Где колышется рожь,

смущаясь от касаний шального ветра,

Всё судачат о ней берёзы, перешёптываясь слегка,

И, пышась от высоких чинов,

величаво встречая лето,

Пред речной необъятной гладью

всё красуются облака...

Вот она – вся ТВОЯ – до капли,

вместе с душ красотой и неба,

Что с почтением укрывает небывалую мощь и стать;

И молю тебя, Россиянин, –

на каких бы морях ты не был –

Эту редкую стать и силу...

не растрать!

Илья Балашов

Нижегородская область

Первое свидание

А в Омске осень, что Лаокоон,

дороги извиваются, как змеи.

И я теперь тебя понять умею,

поэт, бродяга – Франсуа Вийон.

Стеной дожди идут со всех сторон,

и метромост навечно выгнул спину.

Земную жизнь пройдя до середины,

я с Беатриче в сердце обручён!

Вот так живу: меж Данте и Судьбой,

до первого свидания с тобой.

Александр Бережной

Москва

***

Мы не мыслим друг без друга

Ни единого мгновенья.

Сансарическая вьюга

Кружит нас без сожаленья.

Две тонюсенькие жизни

В бечеву совьёт простую.

Друг без друга мы не мыслим –

Значит, и не существуем.

Я тебе шепну на ушко

Заклинанье от разлуки.

Путь-дорожка – на понюшку –

Ждут за поворотом внуки.

И всю ночь по старым шпалам