Литературная Газета - Литературная Газета, 6609 (№ 32–33/2017)

Чья возьмет?

Книжный ряд / Первая полоса / Книга недели

Теги:Станислав Бышок , Новая Европа Владимира Путина , Уроки Запада для России

Станислав Бышок. Новая Европа Владимира Путина. Уроки Запада для России. М. Книжный мир 2017 606 с. 1000 экз.

Кажется, все мы в последние 2–3 года особо наглядно убедились, что Запад, прежде всего в лице его правящих ныне элит, нацелен на то, чтобы как можно сильнее ослабить Россию и её лидера, а попутно доить нашу страну. Словом, иллюзий, что достижимо цивилизованное сотрудничество и взаимодействие, почти не осталось. Однако так ли мы хорошо представляем, что происходит в самих странах Западной Европы? Не исходим ли порой в рассуждениях и действиях (это относится к нашим властям) из устоявшихся штампов? Видим ли происходящие в «другой» цивилизации изменения?

На эти и многие другие вопросы пытается, и не без успеха, ответить автор книги. Особо подробно С. Бышок останавливается на евроскептиках национально ориентированных партиях в Европе, включая французский «Национальный фронт», итальянскую «Лигу Севера», нидерландскую Партию свободы и «Альтернативу для Германии». И неслучайно. Ведь эти партии, выдвигаемые ими идеи становятся всё более популярными среди граждан старого континента. При этом евроскептики видят именно в России положительный ориентир, которому должны следовать европейские страны, если они хотят восстановить национальный суверенитет и самобытность. Так что, как говорится, ещё не вечер.

Ступени ВампиловаВыдающемуся драматургу исполнилось бы 80 лет

Литература / Первая полоса / ТЕМА НОМЕРА

Поляков Юрий

Художник Юрий Квасов

Теги:Александр Вампилов

Александр Вампилов – главный драматург моего поколения. Спектакли, которые режиссёры наперегонки ринулись ставить, когда он погиб в ледяных волнах Байкала, вызывали чувство радостно-щемящего открытия. Увидев «Провинциальные анекдоты» в «Современнике», я был потрясён как зритель и, только много позже, поработав в драматургии, попытался объяснить самому себе причины того потрясения. Чем же автор «Прощания в июне» выделился тогда, в 1970-е, на фоне многих профессио­налов, пишущих для театра, чем зачаровал наши сердца? Ведь его современниками были не «братья Дурненковы» (так я собирательно именую «новую драму»), а блестящие мастера: Арбузов, Розов, Рощин, Друцэ, Володин, Зорин… Чем он, начинающий, по сути, провинциальный драматург, взял всесоюзного зрителя, как в ту пору выражались?

Попытаюсь ответить. С Вампиловым на сцену вернулось чувство живой меняющейся России, как-то притуплённое рутинным валом оте­чественной и зарубежной классики, отголосками великой военной темы, премиальными страданиями совестливых советских пролетариев и драматургическими жертвоприношениями на алтарь дружбы народов, не спасшей СССР. Зритель подустал и от интеллигентной фронды, запрятанной чаще всего в лукавые вариации на вечные темы. Ну сколько можно было срамить безусого Нерона и убивать дракона, который давно уже сам издох? Зритель хотел настоящей, заоконной России, и он её получил от молодого драматурга из Сибири.

Скажу больше: Вампилов – очень русский драматург, и это сразу заметили, так как «русскость» в ту пору на советских подмостках уже воспринималось как мягкая экзотика.

Из пьес Вампилова на сцену шагнул новый герой, что бывает совсем не часто, ведь писатель не в состоянии его изобрести, автор может высмотреть в жизни и запечатлеть в художественном образе реальный социально-психологический типаж, ещё не замеченный или не воплощённый другими. Более того, явлением литературы такой герой становится лишь в том случае, если его главным (но не единственным) прототипом является сам автор. Такова тайная природа полнокровного образа. Когда Флобер заявлял, что «Эмма Бовари – это я!», он шутил лишь отчасти. Обычно же драматурги заимствуют типажи не у жизни, а друг у друга, как незапасливые хозяйки гусятницу. И это сразу бросается в глаза публике, но не критикам. Они как раз лучше усваивают эпигонов. Зрители сразу же узнали в вампиловских героях своих, как говорили тогда, современников, друзей-приятелей, советских интеллигентов, уставших от постылой стабильности и насильственного оптимизма. Из их душ обаятельная амбивалентность и иронический цинизм почти уже выдавили традиционную мораль и социальную ответственность, столь характерные для прежних поколений. Именно амбивалентные вампиловские герои позволили обрушить страну в 1991-м, подобно тому, как милые чеховские болтуны довели дело до революций. И я отчётливо представляю себе Зилова, который вместо сорвавшейся утиной охоты радостно бузит на баррикадах 1991-го, а потом в отчаянье пьёт горькую, когда танки в 1993 году палят по Белому дому. Кстати, способность увидеть и выловить из жизни тот человеческий тип, что станет решающим потом, за закрытым поворотом Истории, – тоже признак большого дара.

При этом персонажи Вампилова заговорили на узнаваемом языке. Большой писатель всегда приносит в стихи, в прозу, на сцену новую литературную версию современного ему родного языка, меж тем как его заурядные сверстники тащат в текст разговорный сор, стремительно устаревающий, или, сами того не замечая, заимствуют речевой канон вместе с типажами у драматургов-предшественников. И не потому, что они ленятся, а просто у них отсутствует орган, ведающий предчувствием языкового будущего, чем обладает от рождения талантливый писатель, интуитивно вылавливающий из вербального потока «золотую норму» своей эпохи. Критики обычно и этого не замечают, но зритель сразу чувствует и принимает новый канон с радостью, потому что на сцене говорят «как в жизни». На самом деле это совсем не так, но в том-то и загадка большой литературы. Потом ещё лет двадцать поздняя советская и ранняя постсоветская драматургия говорила языком Вампилова, пока вообще не разучилась говорить членораздельно.

А ещё Вампилов вернул в советскую драму острый, парадоксальный сюжет, часто восходящий к городскому анекдоту – единственному в ту пору неподцензурному жанру. Диссидентский «тамиздат» в счёт не идёт, искусство там если и ночевало, то недолго, сбежав от клопов политической нетерпимости. Да, Вампилов увлёк зрителя некой раскованностью, свойственной именно тогдашнему андеграунду, но при этом он стремился пробиться в зримую часть культурного процесса, принимаемую и понимаемую людьми. Он ушёл, уже перешагнув одной ногой черту, отделявшую безвестность от славы. Если бы не «латунские», впоследствии ставшие вампиловедами, это случилось бы раньше.