Валентин Распутин - У нас остается Россия

А сегодня вот оно...

Во-первых, у России украдено даже имя ее и пущено с молотка на обслуживание всякого рода сомнительных заведений, против нее же направленных: что ни газета или журнал, что ни партия или движение со словом «Россия» - обязательно издевательство над нею, разрушение ее духовного и общенационального миропорядка, традиций и культуры.

Во-вторых, к руководству Россией пришли люди, которые даже не считают нужным скрывать к нам свою неприязнь.

Сегодня свой съезд мы проводим в армейском театре, но опубликованный проект Конституции России дает надежду на то, что в следующий раз нам придется собираться в более романтическом месте и в более сюжетноувлекательных условиях. Речь в конце концов не о нас, но когда истощенная, обворованная, многажды обманутая, многострадальная Россия становится разыгрываемой картой в борьбе за власть, когда не кто-то, кто бы он ни был для нее, а она для кого-то, когда изобилие ей обещается за счет ее распродажи, подобно тому, как если бы целомудрие гарантировалось при групповом насилии, - надо бы нам, дальновидцам и нравственникам, понимать, что происходит в нашем милом Отечестве, и различать, кто есть кто, а не метать громы и молнии без разбору.

В-третьих, патриотизм отменяется. «Патриотизм -это свойство негодяев», - провозгласил наш собрат по перу Ю. Черниченко. Для других патриотизм может быть благодетельным и домостроительным чувством, но как только русский писатель, да и не только писатель, заикнется о патриотизме, он уже фашист, и чем бы он не оправдывался, сколько угодно не отмывался - ничего у него все равно не выйдет, и в мире его будут знать не по литературе, а по этой громогласной славе.

В-четвертых, культура разрушается. Что там разрушается... Много ли теперь осталось от культуры, чистым голосом которой так славна была Россия в самые лихие и даже самые болотные времена. Дьявольское, простите, «искусство» («простите» относится не к дьявольскому, а к искусству), которое пришло на смену ей, занято тем, как поразить, оглушить, испугать, вызвать из недр человеческого подполья темные страсти. Вот что выметывает из-под своих копыт новоявленный пегас. Можно бы продолжать смотреть на это со снисходительностью - пусть, мол, тешатся неразумные, если бы эти самого дурного свойства замашки так и остались замашками забияк и не превращались в правила жизни. Откровенность бесстыдства - вот в чем сегодня трезвость взгляда, свобода пошлости, мошенничества, насилия - вот что такое приметы времени.

В-пятых, нравственность, как старуху, раздели донага и, изможденную, изработанную, сморщенную, с обвисшими сосцами, проводят сквозь строй молодой растленной плоти, демонстрируя два вида красоты.

В-шестых, молодежь развращается. И это самое страшное, когда начинаешь думать о будущем России. Всякое переживала она, есть надежда, что переможет как-нибудь и перемелет Россия и нынешнее умопомешательство, но как оглянешься назад и посмотришь, с чем, с какими ценностями и идеалами поднимаются молодые, вот тут действительно становится страшно. Где, в какой еще стране общественные опросы способны радовать своих сограждан столь высокими результатами, когда больше половины девочек-девятиклассниц одной из школ мечтают послужить Отечеству на ниве древнейшей профессии. А ведь это произошло в считаные годы, и произошло не само по себе. Комсомол наш занялся ремеслом сутенера. Немалая часть прессы в подцензурных условиях, судя по всему, до того, бедненькая, настрадалась, что заболела «бешенством матки».

Можно перечислять и дальше. Можно называть по порядку и седьмое, и восьмое и десятое, и все это будут не пустяковые и не придуманные увечья на теле и в душе России, которые не скоро зарубцуются, да и зарубцуются ли еще, неизвестно... Вы все это знаете.

Если три века назад Россия была поставлена на дыбы, то сегодня она поставлена на задние лапы. Я имею в виду не столько попрошайничество, хотя и это занятие - постыдное для великой страны, сколько обезьянничество, не считаясь с психологией и историческим опытом народа, обезьянничество в органах управления, в экономике, политике, общественном обустройстве, Трезвые люди на Западе говорят о нас: «Ну хорошо, прорубайте окно в Европу, если вам так нравится, но зачем же на уровне наших помойных ям?»...

А посмотрите, полюбуйтесь, во что превращается наш могучий, великий, «свободный» русский язык. Какой он, к дьяволу, «свободный», если мы позволили понатаскать в него столько всяких «консенсусов», что какой-нибудь Сидоров Иван Петрович из сибирской деревни, сидя перед телевизором и мучительно вслушиваясь, готов принять их за нечленоразделие иного органа звуков, ловко замаскированное шевелением губ под умную речь.

Повторяю, вы все это знаете: от картины нашей действительности никому из нас никуда не деться. И если я осмеливаюсь скороговоркой напоминать очевидные вещи, так для того лишь, чтобы сказать: нет, уважаемые товарищи российские писатели, придется и нам взять вину за происходящее. Мы слишком преувеличивали свое нравственное и духовное влияние на читателя. Оно не было массовым, как нам представлялось. Оно, вероятнее всего, оставалось неглубоким в толще российского населения, но, поскольку была благодарная и отзывчивая часть, которая писала нам письма, восторгалась нашими героями и ходила на литературные вечера, мы сочли ее за удобренное литературой множество. Если бы это было так, откуда бы взяться десяткам миллионов, которые, сломя голову, кинулись вслед за соблазнителями, шарлатанами и авантюристами, за теми, кто подсовывает гаденькие картинки, раздает направо и налево обещания красивой жизни и преподает науку ненависти к собственной стране. Откуда взялись сами соблазнители, можно не задаваться вопросом. Они всегда были, только до поры до времени жили с фигой в кармане. Но соблазненные... как бы никогда не имевшие чутья, что хорошо и что дурно, что искренность и что игра, как бы даже не сраставшиеся никогда в едином теле и единой душе с Россией, существовавшие где-то поверх и готовые в любой момент спрыгнуть на более благополучное пристанище... Их-то почему так много? Да потому, надо думать, что, воспитываемые десятилетиями в фарисействе и лжи, они лишь изредка и случайно искушались судьбой своего Отечества и народа, в том числе нашими книгами, но - выстояли: воспитываемые в безлюбовье и приспособленчестве, они приспособленцами и становились и прощению не научились.

А мы-то: самая читающая в мире страна, самые почитаемые писатели. Где плоды этого чтения? Надо признать: или не было самой читающей, или не завязывались плоды. В том и другом случае придется согласиться, что в самообольщении мы оказались близорукими и не предвидели последствий нарастания социального зла. Читатель искал в литературе пищи социальной, правды, правды, правды! И пропускал любовь. В духовной бескормице эпохи даже и то немногое, что предлагала литература, воспринималось с трудом, ибо все больше и больше начинали атрофироваться сами духовные органы.