Газета Завтра Газета - Газета Завтра 16 (1220 2017)

Александр ПРОХАНОВ.

Так можно его вернуть в современный контекст? Мне кажется, есть уровни исторического сознания, метаисторического сознания, где всё подлежит примирению, где исчезает конфликтность.

Лев ДАНИЛКИН.

Общество, мне кажется, может заключить "мирный договор о Ленине", избавиться от этой дикой идеи про "немецкого шпиона". Но Ленин, конечно, плохой символ примирения, он не про то. Что, собственно, воплощает Ленин? Если в двух словах: идею актуальности революции. А разве есть вообще какие-то времена и положения, когда революция не актуальна? Все эти разговоры про "дайте нам двадцать лет спокойствия и мы…". Так не бывает, никто никогда их не даст.

Александр ПРОХАНОВ.

Та революция, о которой вы говорите, она, конечно, не примирит Ленина ни с националистами, ни с православными христианами

Лев ДАНИЛКИН.

Невозможно преодолеть, да, этот объективный антагонизм. Но народ — разный, он состоит не только из националистов и даже не только из христиан, ненавидящих коммунизм. В целом Ленин изменил мир — по запросу, можно сказать, истории и географии — сильнее, чем любой другой деятель русской истории. XX век не был безумным наваждением, Ленин не был чёртиком из табакерки, Ленин был порождением русской истории и географии. Если бы он воплотился не во Владимира Ильича Ульянова, то в кого-то ещё, эта сила — "ленин" — всё равно была бы генерирована пространством и историей. Если понять это — то о нём можно договориться.

Александр ПРОХАНОВ.

Я тоже так считаю. Сегодняшняя историософия к этому, в общем, готовится. Потому что есть попытка всю русскую историю представить как нечто драгоценное, нечто абсолютно закономерное, как среда, в которой существовал, существует и будет существовать русский народ. И в этой среде важен любой камень, любой стебель. И в этом смысле такое гигантское явление, как Ленин, выбрасывать бессмысленно. Если мы выбрасываем Ленина, образуется чудовищный котлован, чудовищный кратер.

Лев ДАНИЛКИН.

Он делал то же, чем последнее тысячелетие занималась русская история: он выстраивал из России центр мира — то же, что делали Иван Грозный, Пётр Первый… По-видимому, существует какая-то функция, которая реализуется в каждом веке по-своему, и он прекрасно вписывается в константу русской истории.

Александр ПРОХАНОВ.

Это и есть, по существу, способ примирения с русской историей.

Лев ДАНИЛКИН.

Да. В том числе.

Александр ПРОХАНОВ.

Спасибо за интересный разговор.

Белый кот на воеводстве

Татьяна Воеводина

20 апреля 2017 0

В Киргизии и — ещё раньше — в Казахстане решили перейти с кириллицы на латиницу. Тут требуется подготовительная работа, но направление движения — обозначено.

Ещё раньше на латиницу перешёл Азербайджан — ради унификации с Турцией.

Эксперт "Завтра" Татьяна Миронова считает: "Кириллический алфавит — более совершенный по сравнению с латинским. В нём больше букв для мягких, свистящих, шипящих звуков. Всё это способствует выражению специфики тюркских казахского и киргизского языков". Я не думаю, чтобы кириллица обладала какими-то особыми свойствами и преимуществами. Любую письменность можно приспособить под любой язык: сколько придумано разных надстрочных и подстрочных значков, а не хватит — можно и новые изобрести. Сама кириллица — это приспособленный греческий алфавит. В ходе употребления она обмялась, потеряла ряд чисто греческих букв, пережила орфографическую реформу (даже, можно сказать, две) и приспособилась ещё лучше.

Письменность — лишь одежда языка, а настоящее его "тело" — это речь устная, звучащая. Такова научная точка зрения, в отличие от житейской, согласно которой более важной и авторитетной ощущается речь письменная.

Но и одежда — важная вещь, и она о многом говорит. Не случайно, меняясь, человек непременно меняет и стиль одежды. Ломая через колено русскую жизнь, Пётр I настаивал на новом внешнем облике дворянства. Казалось бы, какая разница, как кто одет: не важно, какого цвета кошка — главное, чтоб ловила мышей. Про кошку, может, и верно, а про одежду — нет. Тут форма активно влияет на содержание. Если женщина никак не может отыскать ту одежду, которая ей подходит, это однозначно свидетельствует о внутреннем неблагополучии, возможно — о кризисе идентичности. Вам это ничего не напоминает в поведении наших среднеазиатских братьев?

А ещё в одежде есть железное правило: одевайся не для той работы, которую имеешь, а для той, которую мечтаешь получить. Вот наши друзья и меняют "прикид" своих языков.

Даже шрифт — и то не безразличная вещь. Пётр ввёл "гражданский шрифт", похожий на латинское начертание. А при Гитлере культивировалось так называемое готическое письмо, докучавшее советским военным переводчикам.

И русский язык когда-то хотели перевести на латиницу — чтобы легче было общаться с западными братьями по классу. Тогда очень культивировался и выдуманный язык эсперанто. Но потом почин наркома Луначарского о переходе на латиницу отложили ввиду того, что и мировая революция тоже отложилась на неопределённый срок. Эта идея запечатлена у Ильфа и Петрова: служащие "Геркулеса" обещают "перевести делопроизводство на латинский алфавит".

Любопытно, что реформа, особенно когда реформаторы оставляют лазейки для старого, не всегда прививается. Перейти на латиницу пробовали под горячую руку и в Татарстане. Но потом не то что отменили, а по факту вернулись к привычному письму на кириллице. В 2005 году в Казани мне показали улицу, где с одной стороны название написано на кириллице, а с другой — на латинице.

Переход на другую графическую систему — дело очень затратное и муторное. Гарантируется неграмотность целого поколения. Дети выучат любую систему, но взрослые будут долгое время читать гораздо медленнее, чем прежде. Им придётся, как малограмотным, снова складывать слова из букв и слогов, а не воспринимать графическую оболочку слова как картинку-иероглиф. Привычность и преемственность — важнейшие свойства письма. Даже орфографическая реформа без перемены графической системы — и то многолетняя травма. Думаю, казахские и киргизские реформаторы это понимают. Понимают, но всё-таки делают. Зачем?

"Письмо — не вешчь, а тень токмо вешчи", — писал Василий Тредиаковский ещё в XVIII веке. Он имел в виду, что первична устная речь, а письмо лишь тень языка звучащего. Но есть в той давней сентенции и иной смысл: письмо — тень важнейших процессов. Смена письма — это тень совсем иных обменов и промен.