Витторио Страда - Век коммунизма?

Но дело в том, что для тешащих себя иллюзиями ни одно опровержение радикальным не является, и коммунистическая иллюзия и после краха той исторической сущности, каковой была Октябрьская революция, нашла другое содержание и другие формы, о чем свидетельствует история европейских более или менее экстремистских левых сил последних десятилетий. У коммунистической «иллюзии» было прошлое, но у нее, трансформировавшейся и утратившей былые масштабы, есть также и настоящее, и будущее.

В случае коммунизма и марксизма было бы уместнее говорить скорее о заблуждении, чем об иллюзии, хотя мираж был компонентом того и другого на уровне ментальности. Мы имеем дело с тройным заблуждением: теоретическим, вытекающим из марксистской доктрины, которая, с одной стороны, реалистически усматривала в социальных конфликтах двигатель истории и развития, а с другой, постулировала в фантазии конец этих конфликтов как неизбежный исход развития истории и рождение нового однородного и единого общества. Этому утопическому по замыслу и профетическому по духу видению недоступно, что в новом обществе, которое будет позднее названо тоталитарным, неизбежно образование привилегированного класса или касты надсмотрщиков и хранителей доктрины, что приведет к возникновению нового, куда более серьезного расслоения, чем то, которое разоблачалось в обществе прошлого. Из теоретического заблуждения вытекало политическое, которое превращало обновляющую революцию в повивальную бабку нового общества, просвещенного абсолютным знанием марксистского учения и находящегося под наставничеством коммунистической партии, и в силу этого совершившаяся в России революция приобрела для многих универсальную значимость. Наконец, моральное заблуждение, ибо такой проект не мог осуществиться без применения насилия, насилия нового типа, поскольку оно неукоснительно исходило из центра просвещенной революционной власти и систематически направлялось на целые социальные слои. Так что в сравнении с этим насилием якобинский террор был ограниченным и вялым.

Очень скоро для тех, кто разделял это заблуждение, оно превратилось в самообман, а для тех, кто был его объектом, в обман, в амплитуде между мифом и мистификацией. Это историческое заблуждение оказалось куда более непростительным вне породившей его почвы - России, где после революции на политической и интеллектуальной свободе был поставлен крест. На свободном же Западе те, кто принял за здоровые и удачные роды выкидыш истории - октябрь, продемонстрировали пагубную политическую и культурную незрелость и, перейдя на службу новому аппарату революционной власти, стали пособниками ее преступлений.

Заблуждение коммунизма, превратившееся в самообман и обман, стало для России и впоследствии для других стран, например Китая, важным моментом их истории: эти страны пережили глубокую трансформацию и ценой неисчислимых человеческих жертв осуществили парадоксальную «регрессивную модернизацию», которая ограничилась развитием экономики и обошла сферу политики и культуры, что в случае России привело к отставанию в этой области по сравнению с дореволюционным временем. Наоборот, для коммунистических партий на Западе это было не столько политическим, сколько моральным и интеллектуальным отступничеством от демократических традиций рабочего движения. В рядах социалистического движения раздались голоса критики в адрес Октябрьской революции, оно раскололось, и был открыт путь для восхождения противоположных политических движений, получивших название фашистских, в некотором смысле подражавших большевистскому эксперименту, но с прямо противоположных идеологических позиций, в безумном стремлении, наравне с большевиками, основать «новый порядок» и сформировать «нового человека». Коммунистическая парадигма единого и тотального общества была подхвачена фашизмом в противовес марксистской теории, целью которой было революционным путем положить конец классовому делению. Фашизмом, наоборот, постулировалась сплоченная национальная или расовая общность, способная подавлять или регулировать под тотальной эгидой новой партии или новой доктрины социальные конфликты во имя мнимых общих высших интересов. В обоих случаях, особенно в коммунистическом, мы имеем дело с беспрецедентным, предумышленным обществом, построенным с нуля по теории и плану с установкой на новый мировой порядок. Фашистские движения и их контрреволюционные и одновременно революционные режимы были отличны от традиционных реакционных режимов: они опирались на всеобщую перманентную мобилизацию масс и противопоставляли себя индивидуализму либеральной демократии.

Феномен коммунизма благоприятствовал утверждению своего антипода и соперника - фашизма, но не детерминировал его, потому что у последнего - своя собственная и иноприродная культурная генеалогия, хотя их и объединяла почва, на которой они произросли: глубокий кризис европейской цивилизации, вылившийся в мировую войну, и последовавшие трансформации на уровне массовой психологии и интеллигентской ментальности. В отличие от известного тезиса Эрнста Нольте, коммунистическая революция повлияла на контрреволюционную фашистскую революцию не как причина, а как катализатор, ускоривший и обусловивший развитие уже существовавшей тенденции. Что касается национал-социализма, который с итальянским фашизмом роднил национализм, то его специфическим и существенным компонентом был антисемитизм, сыгравший решающую роль в катастрофическом исходе.

Обе эти враждебные друг другу и соперничавшие между собой системы - коммунизм и фашизм, которые роднило друг с другом радикальное и принципиальное неприятие либеральной демократии и структура власти, опиравшаяся на единственную командную партию и идеологию, - объединяют под общей категорией тоталитаризма - своеобразной и новой формы власти, отличной от традиционного авторитаризма и деспотизма. Однако момент исторического развития двух главных разновидностей тоталитаризма по меньшей мере одинаков с моментом их структурного сходства. Предметом дискуссии является вопрос, можно ли итальянский фашизм, который парадоксальным образом сам считал себя тоталитарным и даже с гордостью заявлял об этом, действительно считать таковым или же это, скорее, форма недовоплотившегося тоталитаризма, недовоплотившегося по причине исторического компромисса, который начальный фашизм заключил с ранее существовавшими институтами политической, экономической, церковной власти. Следует, тем не менее, уточнить, что и в последнем случае итальянский фашизм не был формой традиционного авторитаризма, поскольку его несомненное изначальное и самобытное тоталитарное призвание, пусть не полностью осуществившееся, все-таки есть его характерная черта. Иное дело национал-социализм, проявивший свою тоталитарную природу более строго, последовательно и, нельзя не добавить, преступно. Но и в этом случае мы имеем дело с неполным тоталитаризмом, если сравнивать его с коммунистическим, поскольку этот последний распространился на всю экономическую сферу, уничтожив, в соответствии со своими идеалами общественного равенства, все формы частной собственности, которая в Германии продолжала существовать, хотя и под контролем режима, и разрушив гражданское общество под тяжестью гнета марксистско-ленинской идеологии, в то время как общество, существовавшее в Германии до прихода к власти нацистов, уничтожено не было, несмотря на гнет и давление. Иным было и отношение к религии, которую коммунизм подверг смертельным гонениям, тогда как нацизм и фашизм относились к ней относительно терпимо.