Газета Завтра - Газета Завтра 595 (16 2005)

То, что русские есть, то, что русские живы —

пропаганда фашизма, не так ли, враги?

Ощущаете близость великой расплаты,

защищаетесь грязью досужей молвы.

Для истории мы — белой расы солдаты.

Мародеры, ворье — для истории вы.

И увидите, как беспощадно и властно

будут наши мечты воплощаться в бою.

Пропаганда фашизма бесспорно опасна

для того, кто ограбил Россию мою.

Ветерану

Чтоб в крематориях не жег

их Гитлер на своей отчизне,

спасал евреев ты как мог,

порою не жалея жизни.

Нет, наций ты не различал,

когда: "За Родину!" кричал.

И наградил героя Бог,

и даровал победы счастье.

Но в государственный чертог

вступил еврей, и стал он властью.

Семь шкур с России вздумал драть,

чтоб накормить собратьев рать.

Ты изнемог от старых ран,

от нищеты невзвидел света.

Ты спас еврея, ветеран…

А он сожрал твою победу!

Так не вини теперь внучат,

когда они "Зиг хайль!" кричат.

Быть легендарными

Мы идем городами угарными,

устремляя в грядущее взор,

мы торопимся стать легендарными,

подчиняя сердца и простор.

Есть холопские радости спорные

чтить закон и налоги платить.

Веселее надеть форму черную,

что хотеть на Руси воротить.

Эй, друзья, вы — моя мифология,

и народных раздумий итог.

Ваша дерзкая идеология —

исторических взлетов залог.

Вы — законов упрямые взломщики

стали сбывшейся русской мечтой,

добры молодцы — злые погромщики,

поединщики с новой ордой.

Наша истина — самая правая,

и правее нее только бог.

Я люблю тебя, Русь бритоглавая,

юный образ прекрасен и строг.

Сердце маршами бредит ударными.

Коловрат наш взойдет высоко.

Легендарными быть, легендарными,

это правильно, страшно, легко.

Железный альбом

А я воспеваю забывших о доме.

Историю воин творит.

Оставьте автограф в железном альбоме,

вот рукопись, что не сгорит.

Скрепленный тяжелой сверкающей цепью,

он, словно гербарий, хранит

крыло самолета, что взорван над степью,

и компаса верный магнит.

Колючую проволоку и кокарды,

забытые между страниц.

В железном альбоме — железные карты,

где россыпи мин вдоль границ.

Тугими листами он вспарывал дали,

чтоб звезды осыпались вниз.

Трофейным кинжалом испытанной стали

вы вырежете свой девиз.

И цели достойной не вижу я кроме

свершенья имперских побед.

Оставьте автограф в железном альбоме:

За расу, за Русь, за рассвет!

Русским националистам

Наши правы всегда, даже если не правы! —

утверждаю на все обвиненья толпы,

как сумеем, сразимся за славу Державы.

Ничего не должны, никому не рабы.

И ломаем сомнения через колено,

словно ветку в костер неземного суда,

где вскипает огонь, нисходя в наши вены.

это небо гласит: наши правы всегда!

Ведь пока мы терпели, нас грабили подло,

ведь пока мы молились — в подполье свели.

Мы щадили, а нам наступали на горло,

оставляли без памяти и без земли…

Рефлексия мыслителя, стон богослова,

лишь кивни, обрекут на несенье креста,

будут судьбы уродовать снова и снова.

Им в ответ заяви: наши правы всегда!

У тебя есть достойные единоверцы,

с ними будешь огнем очищать города,

пусть спокойно и четко пульсирует сердце:

Наши правы всегда! Наши правы всегда!

***

То ли с Запада армады грядут,

то ли с Юга азиатчина крадится,

обступают, осаждают, пройдут…

Все пройдет, одна Россия останется.

И Америка потопа хлебнет,

и Европа жгучим пеплом подавится,

а нам пламя мятежей, словно мед.

Все пройдет, одна Россия останется.

Белый бинт и с кровью смешанный йод.

Пьяный ветер по руинам шатается,

он в полнеба алый стяг разовьет.

Все пройдет, одна Россия останется.

***

Через года, через века,

сквозь бой и слезный причет

течет кровавая река,

ее Россией кличут.

Пусть лжец сплетает цепь строки,

пусть новый тать смелеет,

пусть пес лакает из реки…

Река не обмелеет.

ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Владимир Личутин

Владимир Личутин

ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Когда-то, приручив лошадь, человек впервые почуял крылья и стал всесильным. Орлы витали над головою в занебесье, вороны и грифы кружились под солнцем, как полдневный дух, но это были существа иного, недоступного мира, чужих стихий; а лошадь с мягкими приобвисшими губами и длинными раскосыми влажными глазами, досель скитающаяся по травяным угодьям, однажды поменяла волю на угождение и службу, решительно подпятилась под человека и стала ему не только надежным слугою и помощником, но и верным другом. Ведь поэтическим символом не стал грозный беркут, вьющий гнезда на вершинах гор, иль белый сокол с заполярных Шехоходских гор, древний вран иль мудрая ночная дозорщица сова. Но Пегаса пытается приручить и поставить в свое лирическое стойло каждый восторженный мечтатель, обручившийся со стихами;лишь конек-горбунок может поскакивать с долины на долину, с горы на гору да через широкие реки… Хотя " редкая птица долетит до середины Днепра", — писал Гоголь. Это головою гривастого коня венчался охлупень северной деревенской избы, ибо конь — вестник ярила и само солнце.

Это нынче на конях ездят лишь богатые (бывшие "партайгеноссе"), самодовольно свесив брылья на жирную шею, расплывшись геморройными подушками на скрипучем, шитом золотом и серебром седле. Прежде же " лётала на конех" каждая восторженная русская душа, только-только научившись ходить на слабых ножонках, почитай вся Русь с рождения обручилась с лошадью, едва выпав из пеленок, то ли в тарантасе под кожаным фартуком, то ли в походной вьючной торбе, то ли в скрипучей кошеве, то ли в санях-розвальнях под жаркой одевальницей. А вчастую на Руси и рождались в телеге на клоке сена, торопя опростаться свою мамку, коли приспела пора, ночь не в ночь, хотя бы и постой уже ждал за поворотом. Говаривали по такому случаю: "Развязался мешок и посыпался песок". Как мне памятна картинка из детства: вьется тусклый, как бы стеклянный путик, пофыркивает заиневелая мохнатая лошадь-мезенка, мотает головою, и в лад ей что-то поуркивает, похрумкивает в утробе, мотается у передка пошевней закуржавленный от мороза хвост, ино шумно прольется пахучая урина, шумно упадут на дорогу плотные душистые коньи яблоки, мерно поскрипывают полозья "вжик-вжик", и ранняя луна-молодик, цепляясь за вершины елинника, словно привязанная к задку саней на длинную нить, всё боится отстать от возка, неотлучно катится следом, переныривая из одного небесного разводья в другое; ино понужнет седок, очнувшись от дремоты, беззлобно перетянет вожжою по бокам, оставляя мглистые след от ремня, и лошадь недоуменно покосится, мерцая лазоревым глазом, шумно пустит пар сквозь ноздри и лениво припустит с горки, хлябая ногами, прибулькивая черевами, словно в брюхе нескончаемо варится странное сытное пойло…Закроешь глаза, откинувшись на подстилку, и в голове начинается странное маятное круженье, и ты, будто пушинка в морозной тишине, плавно воспаряешь от саней к сиреневой иордани, где купается крохотный серебряный грошик. И это же не только мое грустно-радостное, почти счастливое впечатление детства, но с таким же чувством пережитого праздника ушли в жизнь десятки миллионов моих сверстников, теша в груди эту затрапезную, в общем-то будничную и неяркую картину, как памятный знак родины. В санях в долгом зимнем пути, в кошовке, запряженной в удалую тройку, иль на зыбком возу пахучего летнего сена под самым небом скоро сочинялись и вызревали любовные истории, порою завершаясь драмой, творились деревенские судьбы и затевались дети…