Газета Завтра - Газета Завтра 20 (1172 2016)

Русскому и англичанину свойственно метание: от превеликой строгости — к эксцентричности. Жизнь на контрастах: между чопорностью — и бешеной пляской. От деятельного горения — к апатии и тоске: "Подобный áнглийскому сплину, / Короче: русская хандра". А потом — экспрессия, сменяющая меланхолическое созерцание: "Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: "чёрт побери всё!"…". И, как утверждал Бомарше: "Правда, англичане в разговоре время от времени вставляют и другие словечки, однако нетрудно убедиться, что goddam составляет основу их языка…". Русь и Англия — "словесные" цивилизации. Литература и речь — это базис. Для немца — философия и музыка, для итальянца — песня и танец, для русского и англичанина — логос. Постижение сущности через беседу: игра слов достигает наивысшей точки; болтовня за чаем — искусство, ибо только два народа превратили обычное потребление теина в национальную традицию, связанную с коммуникативным началом.

"От Елизаветы до Виктории. Английский портрет из собрания Национальной портретной галереи, Лондон" — так называется экспозиция, представленная в Третьяковской галерее. Прямая линия от королевы-пиратки до королевы-ханжи… Или так: от девственной лилии Ренессанса и покровительницы искусств — до матери Альбиона и создательницы неподражаемого, до сих пор привлекающего викторианства. Перед нами проходит вся история и слава Англии: правители, романисты, физики, актёры и даже куртизанки. Все они — как стёклышки громадного калейдоскопа, складывающего прихотливый, иной раз волшебный, а иногда — непрезентабельный узор.

Итак, владычица морей, рыжая бунтарка — Елизавета Тюдор в богатом, вычурном наряде. Надменная девственница и франтиха, о которой жёлчный и афористичный Брантом, не пощадивший в своих записках ни одной матроны, тем не менее сказал: "Она и впрямь очень хороша, ибо я видел её в лето и осень её жизни; что же до зимы, то она весьма близка к ней, коли уже не достигла; я встречал сию королеву много лет назад и теперь знаю, сколько лет давали ей тогда, в первую нашу встречу". Более всего нам интересна история со сватовством Ивана Грозного — его, несомненно, привлекала эта яркая и странная "English rose". Их линии оказались поразительным образом сходны. Отец Ивана Василий III развёлся с верной и кроткой Соломонией Сабуровой — она не могла родить ему наследников, зато подвернулась изысканная, с польско-литовским шиком Елена Глинская. Генрих VIII тоже отверг любящую Катерину д`Арагон, пленившись чарами "ведьмы" Анны Болейн. Плотоядные и физиологически-грубые типажи позднего Возрождения. Золото на кроваво-красном. Иван и Бетси — тяжёлое детство, алчные родственники, корона или смерть. Триумф, купленный страхом и ненавистью. Они слишком похожи друг на друга, чтобы разминуться во вселенной. Экзальтированный московит, менявший жён столь же часто (и столь же люто), как и любимый отец Елизаветы, безусловно, ей интересен… Но не настолько, чтоб вручать свою драгоценную жизнь — мужчине. Быть "замужем за Англией" — цель бытия. Супружеская любовь, заботы, рукоделие, тяжкие роды — сколь безрадостно тянется дамский век, но главное не это: брачные узы дорого обошлись и Анне Болейн, и другим женщинам из тюдоровского гнезда. Меж тем, царь поучал: "Ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, но и мужики торговые и о наших государевых головах, и о честех, и о землях прибытка не ищут, а ищут своих торговых прибытков. А ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая (то есть — банальная, заурядная — Авт.) девица". Переписка прерывалась и — возобновлялась снова. Им было, что сказать друг другу…

"Не пора ли, друзья мои, нам замахнуться на Вильяма, понимаете ли, нашего Шекспира?" — вопрошал персонаж из культовой кинокомедии. Вот главный современник Елизаветы — Уильям Шекспир. О нём сочинено и высказано куда больше, чем удосужился написать он сам. Загадка на все века — кем он был: банальным "подмастерьем от искусства", которому приписаны творения тайного гения, или же сверхъестественным феноменом всех времён и народов? Наше восприятие Шекспира — многогранно и универсально: от прозвища "русский Гамлет", данного Павлу I, до рефлексирующего Гамлета-шестидесятника в исполнении Иннокентия Смоктуновского. В одной англоязычной статье говорилось, что у каждого народа — своё прочтение Шекспира — и свой любимый персонаж. У русских и немцев значился Гамлет: дух возвышенной трагедии, вечные вопросы и философия даже на уровне могильщиков. Дело даже не в том, что на эту пьесу обратили взор ещё в эпоху рождения императорского театра. Принц Датский — незримо присутствует. Чехов признавался: "Я московский Гамлет. Да. Я в Москве хожу по домам, по театрам, ресторанам и редакциям и всюду говорю одно и то же: Боже, какая скука!". Именно "Гамлета" играют подростки из книжки "Дневник Кости Рябцева" Николая Огнева. Главный герой — комсомолец 1920-х годов — так и говорит: "Несмотря что буржуазного происхождения, Гамлет был парень всё-таки с мозгами". Или возьмём, например, повесть Радия Погодина "Дубравка", написанную уже в 1960-е годы. По сюжету старшеклассники решают ставить "про to be or not to be", но руководитель кружка отговаривает — не нужно смешить людей. "Они возмущались, доказывали, что Гамлет для них прост, как мычание. Перессорились между собой. И на следующий день согласились ставить "Снежную королеву"".

А мы переходим к следующему английскому портрету, и тут же возникает мотив: "Но почему аборигены съели Кука? За что — неясно, — молчит наука. Но есть, однако же, ещё предположенье, что Кука съели из большого уважения", — пел ироничный и взрывоопасный русский бард Высоцкий. Разумеется, никто и никого не ел, но тема путешествий и мореплавания была когда-то самой любимой у двух "неевропейских" народов. У англичан — от островной тесноты и жажды приключений (не говоря уже о стремлении к золоту); у русских — напротив, от неизбывной любви к пространству, хотя, меркантильный интерес тоже никто не отменял. Перед нами — тот самый Джеймс Кук: жёсткое лицо, букли по моде Галантного века. Не съеденный, но убитый. Вот как описывал его финал один из моряков: "Увидев, что Кук упал, гавайцы издали победоносный вопль. Тело его тут же втащили на берег, и окружавшая его толпа, жадно выхватывая кинжал друг у друга, принялась наносить ему множество ран, так как каждый хотел принять участие в его уничтожении". Фабула опасных морских путешествий, открытий, стычек с аборигенами когда-то занимала наших мальчишек: недаром всё тот же Высоцкий — бывший дворовый пацан с соответствующим набором пристрастий — то и дело обращался к подобным персонажам.

"Если путь прорубая отцовским мечом / Ты солёные слезы на ус намотал, / Если в жарком бою испытал, что почём, / Значит, нужные книги ты в детстве читал", — подытожил Владимир Семёнович, а мы направляемся к портрету Вальтера Скотта, автора тех самых "нужных книг" об Айвенго, Роб Рое, Квентине Дорварде и прочих "пертских красавицах". Романтические страсти и мощные баталии, выдуманные Скоттом, были знамениты в России ещё со времён Николая I. Императрица в своих записках отмечала: "В то время производили фурор романы Вальтер-Скотта, и Никс (то есть Николай I — Г.И.) читал мне их". На волне увлечения "Роб Роем" вошло в моду "всё шотландское", включая клетчатые ткани и шейные косыночки, именуемые, впрочем, на французский лад: fichu écossaise. Беллетриста Ивана Лажечникова называли "русским Вальтер-Скоттом", и это значилось высшей степенью признания, а не намёком на вторичность. Интерес к сочинениям плодовитого шотландца то затихал, то возобновлялся — вершиной его популярности можно считать сталинский период, когда в обществе царила дворянско-рыцарская благородная идея, сдобренная парадигмой беззаветного служения. В этой ситуации Айвенго и Дорвард становились такими же "нашими", как Будённый и Чапаев.