Йенс Андерсен - Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь

Многие гуманитарные организации регулярно получали поддержку от Астрид Линдгрен: BRIS («Права детей в обществе»), Stockholms Stadsmission («Городская миссия Стокгольма»), SOS Børnebyerne («Детские деревни»), Amnesty International («Международная амнистия»), Всемирный фонд дикой природы, «Гринпис», Шведский афганский комитет и целый ряд подобных учреждений.

Астрид Линдгрен всегда близко к сердцу принимала положение детей-беженцев. И потому в 1996–1997 годах вмешалась в судьбу двух многодетных курдских семей. После шестнадцати месяцев проживания в здании лапландской церкви их грубо оттуда выдворили и отправили «домой», в Турцию. Незадолго до этого семнадцатилетняя Рожда Синджари, старший ребенок в одной из семей, обратилась к Астрид Линдгрен с просьбой. Девушка писала, что читала книги Линдгрен на курдском и что учителя в Оселе называют ее Роньей. Узнав о том, что случилось с этими беженцами, Линдгрен решила поручиться за Рожду и ее двоюродную сестру Жиндас и оплатить их образование. Это означало, что в 1997 году девочки смогут вернуться в Скандинавию. В настоящее время Рожда – дипломированный стоматолог и врач, живет в Швеции. Рассказывает Черстин Квинт:

«Один только этот проект стоил около полумиллиона. Это, вероятно, самая большая сумма, пожертвованная Линдгрен частному лицу, не входившему в круг ее знакомых, но в Астрид была истинная, подлинная доброта, она действительно хотела помочь людям».

Астрид Линдгрен знает, что однажды урна с ее прахом окажется на кладбище Виммербю. Рядом с мамой, папой, братом и сестрой. В пятидесяти метрах от их могилы покоится Анне-Марие Фрис, а еще в ста метрах – Райнхольд Блумберг, один из тех мужчин, кого Астрид не любила, но с кем была близка. Вот ее слова из интервью Стине Дабровски в 1993 г.: «Моей большой любовью всегда были дети… я прежде всего мать, а потому самую большую радость мне доставляли мои дети». (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

А потому жертвовала деньги детям-инвалидам, нуждающимся в реабилитации, купила лошадь девочке из неблагополучной семьи и оплатила стационарное лечение девочке из Восточной Европы, которую не могли вылечить на родине. В Виммербю Астрид поучаствовала в спасении прекрасного старинного здания XVIII века в центре города, сделав взнос в 250 000 крон. На месте здания собирались построить торговый центр. Многим она просто помогала деньгами. Уже в 1950-е бедные семьи, о которых она слышала от друзей и знакомых, получали от нее экономическую помощь, и вообще люди, попавшие в беду, могли обратиться за поддержкой на Далагатан, если достаточно проникновенно говорили, не ограничивались письмами, а звонили и плакали в трубку. Рассказывает Карин Нюман:

«Она ведь давала деньги и частным лицам, случайно, бессистемно. Приходит, например, молодой человек, просит в долг 80 000 на покупку квартиры для себя и своей девушки. Вот так, за красивые глаза, получает от нее деньги и, конечно же, не возвращает. Или вот мать-одиночка из Даларне попросила 50 000, чтобы сохранить дом для деток. Наверное, Астрид вела себя нерасчетливо и неразумно. Но я знаю, как она рассуждала: вот человек, ему не хватает денег, и он пришел к человеку, которому более чем хватает. Но, конечно, не всем просящим она шла навстречу».

В чем был глубинный смысл этой филантропии, которую Астрид Линдгрен не стремилась предавать огласке, если только, как в деле с курдскими беженцами, не возникала необходимость достучаться до властей? Была ли это своего рода покупка индульгенции или же проявление материнского инстинкта, который сама писательница называла аномальным? Вряд ли. Правильный ответ скорее содержится в рукописном философском размышлении, находящемся среди бумаг писательницы в Национальной библиотеке. Эта зарисовка также напечатана в книге «Смысл жизни»:

«– Какая все-таки жизнь странная штука, – сказала юная дочь.

– Да, – отозвалась мать, – она и должна быть странной.

– Как это? – спросила дочь. – А в чем же, собственно, смысл жизни?

Мать подумала.

– Собственно, не знаю. Но Марк Аврелий, если помнишь, кто это, сформулировал так: не живи, словно в запасе у тебя тысяча лет. Смерть как тать накроет. Покуда жив, покуда можешь, будь достойным».

В последний год жизни Астрид Линдгрен была такой же старой, как дедушка из Бюллербю, на чьем юбилее дети читали вслух газету с сообщениями о надвигающейся войне. Дедушка пообещал детям, что война никогда не придет в их деревню, Бог защитит Бюллербю. Но вот дедушка вздыхает: «О-хо-хо!» – и это значит, что он вспоминает молодость. Как и Астрид, когда ей перевалило за девяносто. Многое она вспоминала. Но только не годы, последовавшие за смертью Лассе. Это время как будто стерлось из ее памяти.

В мае 1998 года с Астрид Линдгрен случился удар, и отныне при ней всегда должна была оставаться сиделка. Последние три года жизни Астрид пребывала во времени, предшествовавшем смерти Лассе. Обо всем, что было после, говорить с ней было невозможно, рассказывает Карин Нюман. Тем не менее она осталась собой и, главное, ей не отказывало чувство юмора. Как-то Карин была у Астрид в Каролинской больнице, куда ту поместили после удара, и перед уходом спросила, не включить ли в палате радио. Мать коротко и ясно ответила «нет». Дочь удивилась:

– Ты что же, будешь тут сидеть как полуживая?

– Нет, я буду лежать как полумертвая!

А жизнь шла своим чередом. Бурно отпраздновали наступление нового тысячелетия, но на Далагатан, 46, все было спокойно. Только сиделки, семья и ближайшие друзья приходили к Астрид Линдгрен: помимо Карин, ее семьи и семьи Лассе – сестра Стина; Маргарета Стрёмстедт и ее сестра Лиса; бывшая коллега, сменившая Астрид на посту в «Рабен и Шёгрен», Марианне Эриксон; подруга по прогулкам в парке Алли Вириден. И конечно, Черстин Квинт, несколько раз в неделю проверявшая почту и превратившаяся в стенографа одного из самых прилежных стенографов в истории литературы.

«В первое время после инсульта она была очень грустной и замкнутой, не интересовалась письмами, но я читала их ей, как обычно, и сама на них отвечала. И так наша работа продолжалась до Рождества 2001 года, когда она повеселела, приободрилась, стала смеяться и произносить длинные предложения».

Так проходили последние годы в квартире окнами на Васа-парк, где Астрид когда-то так много писала, жила с мужем и детьми, родными и друзьями, принимала множество гостей, от писателей, детских психологов и борцов за права женщин до шведских и зарубежных политиков. Но часто просто одиноко и счастливо танцевала под граммофон. Теперь она в основном слушала радио – больше всего любила адажио из божественного Третьего концерта Моцарта для скрипки с оркестром соль мажор, который в письме Анне-Марие Фрис летом 1978 года назвала «мое похоронное адажио».