Нил Гейман - Вид с дешевых мест (сборник)

Он писал о смерти. И еще о многом другом, но смерть и возвращение из мертвых, голоса мертвых и память о них пронизывают все работы По. Подобно драматургу Джону Уэбстеру в стихотворении Элиота, По «был во многом смертью одержим. Он череп различал под кожей». Впрочем, в отличие от Уэбстера, он видел не только череп, но и кожу, что некогда его покрывала.

(«Смерть прекрасной женщины, – сказал По в эссе о том, как он писал „Ворона“, – это, безусловно, самая поэтичная тема на свете».)

Сегодня люди все еще изучают жизнь По, пытаясь пролить хоть какой-то свет на его работы: его родителей-актеров – отец исчез, мать умерла к тому времени, когда ему стукнуло три; его напряженные отношения с приемным отцом, Джоном Аланом; невесту-девочку с ее туберкулезом; проблемы с бутылкой; таинственную и раннюю смерть (ему было всего сорок). Жизнь – короткая, запутанная, странная – становится рамкой для работы, придает ей фон и контекст, украшает неразрешимыми тайнами. И вот такие стихотворения и рассказы ждут каждого следующего поколения читателей, способных открыть их для себя и понять.

Мы открываем. Мы понимаем.

Лучшее в По не стареет. «Бочонок амонтильядо» – самая лучшая история о мщении из когда-либо написанных. «Сердце-обличитель» – ясный взгляд сквозь глазницы безумия. «Маска Красной смерти» с каждым проходящим годом становится все актуальнее. Эти рассказы до сих пор восхищают. И будут, я думаю, восхищать всегда.

По – не для каждого. Слишком крепко этот напиток бьет в голову. Может быть, он даже не для вас. Но у любви к По есть свои секреты, и в один из важнейших я собираюсь вас посвятить: читайте его непременно вслух.

Читайте стихи вслух. Читайте вслух рассказы. Чувствуйте, как рождаются слова у вас во рту, как слоги катаются, отскакивают, тянутся, повторяются – или почти повторяются. Стихи По были бы прекрасны, даже если бы вы не знали английского (вообще-то стихотворения вроде «Улялюма» остаются темными, даже если английский вы знаете, – он содержит сонмище смыслов, но ровным счетом никаких объяснений). Когда их читаешь про себя, некоторые строчки кажутся перегруженными, или однообразными, или даже приторными, но, зазвучав, вдруг перестраиваются и меняют форму.

(Вам может показаться непривычно или даже неудобно читать вслух. Если вы предпочли бы читать в одиночестве, найдите себе для этого уединенное место. Если вам нужна аудитория, найдите кого-нибудь, кто любит, чтобы ему читали.)

Долгое время моей любимой книгой (я имею в виду книгу как предмет) был экземпляр «Рассказов тайн и воображения» с иллюстрациями ирландского художника-витражиста Гарри Кларка, выполненными со страстью, безумием и острым чувством тени, неверности угла и формы. Все это идеально сочетается с кошмарными сюжетами По.

Но вообще-то эти сюжеты всегда так и взывали к иллюстратору. В рассказах есть центральные и второстепенные образы, взрывы цвета, завораживающие, сводящие с ума визуальные формы (вы только представьте себе: черный ворон сидит на бледном бюсте Афины Паллады… комната в проклятом дворце Просперо, где есть все цвета, кроме одного… бутылки и кости в катакомбах Монтрезора… черная кошка в стене, на голове мертвой женщины… сердце, бьющееся под досками пола, – сердце-обличитель…). Картинки являются сами, непрошеные, по мере чтения: вы сами рисуете их у себя в голове.

Рассказы По – даже юмористические, даже детективные – населены беспамятными и одержимыми; обреченными помнить, чего они желают, только для того, чтобы забыть. Их рассказывают безумцы, лгуны, влюбленные и призраки. Ими движет то, что осталось несказанным, равно как и то, что По нам рассказал; каждый разбит и рассажен трещиной, не менее глубокой и опасной, чем та, что бежит от крыши до подвала сумрачного особняка, где живут Родерик и Мадлен Ашер.

Для кого-то это будет первая встреча с По, в то время как другие взялись за этот сборник именно потому, что знают и ценят его творчество, или потому, что любят красивые книги и красивые стихи. И все же… и все же «не существует подлинно изысканной красоты, – как напоминает нам сам автор в «Лигейе», – без некоторой странности в пропорциях».

Из предисловия к подарочному изданию «Избранных стихотворений и рассказов» Эдгара Алана По с иллюстрациями Марка Саммерса («Барнс энд Нобл», 2004).

Несколько дней назад в английских газетах случилась статья, пытавшаяся доказать, как скверно нынче преподают историю… ну, или продемонстрировать степень британского невежества относительно истории. Из нее мы узнали, что многие британские подростки считают Уинстона Черчилля и Ричарда Львиное Сердце мифологическими или вымышленными персонажами и что половина из них уверена, будто Шерлок Холмс – реальное историческое лицо, как и король Артур. Однако в статье ничего не говорилось о Дракуле – возможно потому, что он не был британским подданным, хотя приключения, сделавшие его частью общественного сознания, были, безусловно, очень британскими (правда, сам хроникер оказался ирландцем).

Интересно, что ответили бы люди на вопрос, верят ли они, будто Дракула и вправду существовал. (Не исторический Дракула, который Влад, Драконов сын, колосажатель. Он-то уж точно существовал, хотя вопрос, было ли у него что-то общее с реальным – в противоположность историческому – Дракулой, остается открытым.)

Я думаю, они бы в него поверили. Я, во всяком случае, верю.

Я впервые прочел книгу Брэма Стокера «Дракула» лет, наверное, в семь – когда нашел ее на полке у папы моего друга. На том этапе мое знакомство с Дракулой ограничилось первой частью истории, где идет речь о злосчастном визите Джонатана Харкера в трансильванский замок. После этого я немедленно перескочил в конец, где прочел ровно столько, чтобы убедиться: Дракула умер и точно не выскочит из книги, чтобы съесть меня. Утвердившись в этом знании, я поставил книгу на полку и больше к ней не возвращался, пока не стал подростком, и не наткнулся на вампирский роман Стивена Кинга «Салимов удел» [81]и его же исследование хоррора как жанра, «Данс-макабр».

(В восемь лет я посмотрел фильм «Сын Дракулы»; меня живо интересовал вопрос, вырастет ли юный Куинси Харкер вампиром, как я предполагал. Разумеется, я был страшно разочарован, выяснив, что сын был всего лишь сам Дракула, скрывавшийся под именем «графа Алукарда» – слишком прозрачным даже тогда. Но, извините, я отвлекся.)

Другие книги то и дело отсылали меня обратно к «Дракуле»: «Пленка Дракулы» Фреда Саберхагена или «Эра Дракулы» Кима Ньюмана. Эти книги, пересматривавшие события романа или его итог, вдруг являли сюжет в настолько новом свете, чтобы мною овладевало желание снова наведаться в замок, и в сумасшедший дом, и на кладбище, затеряться в письмах и в газетных вырезках, в дневниковых записях… снова ломать голову над поступками Дракулы и его мотивами… Задумываться о вещах, в конечном счете, непознаваемых. Сами персонажи их не знают, не знаем и мы.