Нил Гейман - Вид с дешевых мест (сборник)

Когда я дочитал, она помолчала, потом посмотрела на меня, склонила голову набок и спросила: «Папа, а это был счастливый конец? Или грустный?»

«И то, и другое», – ответил я.

«Да, – сказала она, – так я и подумала. Мне стало очень радостно, но захотелось плакать».

«Да, – согласился я. – Мне тоже».

После этого мне ужасно захотелось понять, каким образом Диане удалось сотворить такой великолепный финал, полный торжества и душераздирающий одновременно. Как бы я хотел тоже так уметь!

Три недели назад я был в Англии, в бристольском хосписе – специальной больнице, в которой ухаживают за умирающими. Я сидел у постели Дианы Уинн Джонс и чувствовал себя страшно одиноким и беспомощным. Тяжело смотреть, как умирает человек, который тебе небезразличен.

Потом я подумал об этом предисловии. Я уже давно собирался написать его и думал, что смогу поговорить с Дианой о книге, но теперь стало ясно, что этого не будет. Я подумал – а что если бы Диана была звездой? Какая бы из нее получилась звезда? Я представил, как она сияет высоко в небесах, и это меня утешило.

Давным-давно люди верили, что герои после смерти переносятся на небо и превращаются в звезды или созвездия. Диана Уинн Джонс была моим героем: блестящая писательница, создававшая одну замечательную книгу за другой и вырастившая не одно поколение читателей; писательница, которую будут помнить и любить всегда. В жизни она была точно такой же забавной, остроумной, честной и мудрой, как и на страницах своих книг. И она будет сиять еще долго-долго.

(Мой друг Питер Николлс, который был дружен и с Дианой, сказал мне, что она, наверное, Беллатрикс-Воительница, звезда на левом плече Ориона. По-моему, это хорошая мысль. Диана и впрямь была воительницей, хотя и сражалась не на мечах.)

Это одна из самых лучших ее книг, хотя и все остальные ее книги тоже прекрасны, каждая по-своему.

Надеюсь, вам стало радостно и грустно.

Это мое предисловие к книге Дианы Уинн Джонс «В собачьей шкуре», написанное в 2011 году.

«Если хочешь измерить круг, начать можно с любой точки», – с этой цитаты из Чарльза Форта [88]Алан Мур начинает свою книгу «Из ада», посвященную исследованию викторианского общества. Круг, о котором здесь идет речь, – это круг и во времени, и в пространстве. Это круг, сплетенный из черных псов и ноябрьских костров, из мертвых ног и отрубленных голов, из тоски, утраты и вожделения. Круг длиною в несколько миль и в шесть тысяч лет.

Я сейчас сижу в одной из комнат старого-престарого, но перестроенного в викторианскую эпоху голландского замка и пишу предисловие к книге Алана Мура, которая называется «Глас огня». Разумеется, это не лучшее предисловие, которое можно предпослать такой книге. Лучшим предисловием стала бы последняя глава самой книги, которую Алан Мур написал в своей прокуренной комнате в ноябре 1995 года и в которой до сих пор звучит его голос – сухой, насмешливый и, на беду нам, слишком, слишком умный. Да, он написал ее в той самой комнате, заваленной горами книг, которые служили ему подспорьем в исследованиях; написал как последний акт в своем спектакле волшебства и веры [89].

«Если хочешь измерить круг, начать можно с любой точки»… Ну, конечно, не совсем уж с любой. Нужно, чтобы точка принадлежала кругу. Находилась в том же месте, что и он. И в нашем случае это Нортгемптон.

Если бы это было линейное повествование, то мы проследовали бы через Нортгемптон шаг за шагом: от голоса к голосу, от мысли к мысли, от сердца к сердцу. От свинарника, в котором нашел себе приют один придурковатый парнишка, до Хэм-Тауна, от Хэм-Тауна – до средневекового городка, а от него уже – в наши дни. Но повествование, как и сам город, остается линейным, только если ты сам этого хочешь; и если ты надеешься на приз только за то, что добрался до конца, считай, ты уже проиграл. Это катанье на карусели, а не гонка; это экскурсия по местам магической истории, от которой не стоит ждать ни эволюции, ни революций. Единственные призы, на какие можно в ней рассчитывать, – это узоры, в который сплетаются люди и голоса, отрубленные головы и хромые ноги, черные псы и треск ноябрьских костров; и все это возвращается и повторяется снова и снова, точно масти в непоправимо перепутавшейся колоде Таро.

В 1996-м, когда эта книга была опубликована впервые, она произвела на мир не такое сильное впечатление, как могла бы: просто книжка в мягкой обложке, начинавшаяся безо всяких объяснений с рассказа от лица слабоумного парня из кочевого племени, жившего когда-то в каменном веке. Его мать умерла, племя бросило его на произвол судьбы, и теперь ему предстоит столкнуться лицом к лицу со злобой и коварством тех, кто умнее его (а умнее его там все, кого ни возьми), а еще – узнать, что такое любовь, и что такое ложь, и какая судьба ожидает свинью в свинарнике Хоба. При этом свою историю он рассказывает очень своеобразным языком, какого английская литература не знала со времен романа Рассела Хобана «Ридли Уокер» (или, быть может, со времен «Пога» – одного из выпусков комикса «Болотная тварь», созданного самим Муром). У него крошечный словарный запас, он говорит исключительно в настоящем времени и не отличает сны от реальности. Не самая удобная отправная точка! И все же в этой первой части Алан являет нам чудеса литературного мастерства и задает все основные мотивы, которые будут повторяться на протяжении книги. Здесь уже есть и лохмачи – гигантские черные псы, рыщущие во снах и в темноте; и скальп, снятый с головы мертвой женщины под мостом; и мертвая нога матери того самого парня, торчащая из могилы; и последний, разрывающий сердце костер. И ноябрь, где-то около того дня, который мы назовем именем Гая Фокса; в этот день на кострах по сей день сжигают чучела, а дети стоят и смотрят.

Часть удовольствия от этой книги – в том, чтобы наблюдать, как мастерски рассказчик говорит голосами мертвых. Голосом безымянной девушки-психопатки, которая приходит с краденым именем и краденым ожерельем к Хобу – шаману, что покрыт татуировками, изображающими город. Алан рассказывает нам детективную историю времен бронзового века, и финалом ее становится очередное сожжение на очередном костре – неожиданное, жестокое и закономерное. Героиня этой истории так же опасна и так же уверена в своем уме и превосходстве, как и коммивояжер, торговец нижним бельем, который возложит на свой жертвенный костер в ночь Гая Фокса свою машину и собственную жалкую жизнь; а тот говорит голосом жизнерадостного пройдохи, лгущего нам и себе, так что на мгновение Мур превращается в эдакого английского Джима Томпсона, и мы понимаем, что исход для коммивояжера предрешен – точь-в-точь, как для томпсоновских персонажей. Древнеримский детектив расследует заговор фальшивомонетчиков; его разум и тело разрушаются, отравленные свинцом из римских акведуков (кстати, наше слово plumber , «водопроводчик», происходит из латыни, где оно означало «тот, кто работает со свинцом»), и в ходе своего расследования он узнаёт, что свинцом отравлена вся Империя, пусть и в ином смысле. И в этой истории тоже есть голова – голова императора, отчеканенная на круглой монетке. Круг будет измерен, и взвешен, и найден слишком легким.