Генри Киссинджер - Нужна ли Америке внешняя политика?

Как правило, эти ожидания были реализованы в XVIII и XIX веках, когда европейская система превратилась в скопление национальных государств. Доктрина невмешательства во внутренние дела других стран стала одним из краеугольных камней вместе с понятиями о суверенитете и международном праве, регулирующими поведение государств в их взаимоотношениях друг с другом. Это не предотвращало в о́йны, но ограничивало их масштабы. И действительно, в ХХ веке главная критика демократий в адрес тоталитарных государств – особенно коммунистических – состояла в том, что они систематически нарушали каноны международного порядка, подрывая существующие правительства при помощи радикальных движений и партий, контролируемых из-за границы, – другими словами, на основе возвращения к приемам религиозных войн.

Международная система, основанная на Вестфальском договоре, дала ответ на вопрос о насилии между государствами – то есть о развязывании войн, – однако она не предлагала никакого решения в отношении насилия внутри стран, возникающего в результате гражданских войн, этнических конфликтов и целого комплекса того, что сегодня называют нарушениями прав человека. Она имела дело с проблемой мира и оставляла справедливость на усмотрение внутренних институтов. Современные активисты борьбы за права человека утверждают обратное. По их мнению, мир автоматически вытекает из справедливости, и государство-нация или, возможно, любое государство не может быть опорой при отправлении справедливости; следует довериться некоему наднациональному органу, который будет уполномочен использовать силу для выполнения его предписаний. В целом активисты в области прав человека доверяют юристам больше, чем государственным деятелям. Защитники вестфальских принципов доверяют государственным деятелям больше, чем юристам.

Соединенные Штаты были одними из ярых критиков подрывного вмешательства Советского Союза. И все же они сами никогда полностью не принимали принцип невмешательства, когда речь шла о собственном поведении. Безусловно, в начальные времена существования республики отцы-основатели показывали, что они понимают и уважают принципы европейского баланса сил. Склоняясь то к Англии, то к Франции, будучи в целом в оппозиции к любой стороне, которая, казалось, набирала силу, но никогда не сближаясь полностью ни с одной из них, они претворяли в жизнь наказ Александра Гамильтона: «Самый трезвый учет интересов» требовал от американцев корректирования своей поддержки европейским державам, не связывая себя ни с кем конкретно  49. В заявлении, которое с легкостью может быть сделано в британском кабинете министров, Томас Джефферсон четко сформулировал американский вариант теории баланса сил: «Мы особенно должны молиться, чтобы державы в Европе так были заняты установкой баланса и нового баланса между собой, что их собственная безопасность требовала бы присутствия всех их сил на родине, позволив остальным частям мира оставаться в непотревоженном спокойствии» 50.

Но даже на этой гамильтоновской фазе, когда американская внешняя политика по многим аспектам была похожа на политику европейских держав, оправдания для нее были разными. Американцы тогда, как и сейчас, рассматривали свою страну как руководствующуюся принципами более высокими, чем те, которыми руководствовались в Старом Свете, который, по их представлениям, отражал преимущественно эгоистичные амбиции монархов. И напротив, Американская республика рассматривалась как действующая в соответствии с диктатом просвещенного рационализма; ей суждено было стать моделью для менее счастливых людей, вынужденных жить под менее милосердным правлением. Действия Америки в силу этого никогда не могли быть сугубо эгоистичными; по самой своей природе Америка представляла собой пример для всех. Как сказал в 1804 году Джеймс Мэдисон: «Соединенные Штаты обязаны миру и самим себе примером такого правительства, которое хотя бы протестует против господствующей коррупции» 51.

Такой ход рассуждения позволяет избежать вопроса о том, как далеко это всеобщее дело может завести. Если Америка была надеждой для всего мира, имела ли она обязанность вмешиваться за границей для того, чтобы эта надежда была осуществлена? И если ответ был положительным, то как могли бы Соединенные Штаты выполнять свою международную миссию, не опасаясь столкнуться с теми же практическими дилеммами в деле применения своей силы, которые они осуждают в поведении европейских государств?

Такое затруднительное положение приобрело некоторую настоятельную важность в 1821 году, когда греческая борьба за независимость от оттоманского гнета вызвала волну энтузиазма по поводу необходимости «что-то предпринять» для применения американских принципов в деле освобождения греческого народа. Государственный секретарь Джон Куинси Адамс сделал две вещи: сформулировал эту дилемму и одновременно разрешил ее таким способом, который стал путеводной звездой для американской внешней политики на все следующее столетие:

«Где бы ни раскрывался и ни стал бы в будущем раскрываться стандарт свободы и независимости, всегда будет присутствовать сердце Америки, ее благословение и ее молитвы. Но она не отправится за границу на поиск чудовищ, которых ей следует победить. Она желает всяческих успехов всеобщему утверждению стандартов свободы и независимости. Она является поборником и защитником лишь собственной свободы и независимости. Она окажет поддержку общему делу своим словом и собственным добрым примером. Она хорошо понимает, что, становясь когда-либо под чужие знамена, будь они даже знаменами независимости, она вовлечет себя, без возможности высвободиться, во все войны интересов и интриг, человеческой жадности, ревности и амбиций, которые присвоят себе эти знамена, узурпировав стандарты свободы. …Она может стать диктатором мира. Она может утратить свою собственную душу» 52.

Настаивая на выполнении Соединенными Штатами их особой миссии, но лучше всего избегая навязывания силы, Адамс отправил на свалку идеологическую подоплеку вмешательства в европейский баланс сил. Двумя годами позже президент Джеймс Монро устранил практические основы для гамильтоновской внешней политики – страх перед европейским вмешательством в Западном полушарии. В доктрине Монро он смело развил предложение Адамса о том, чтобы Соединенные Штаты воздерживались от втягивания в европейские дела, до предупреждения Европе не влезать в американские дела. Их сферой было определено все Западное полушарие, под угрозой того, что такое вмешательство будет рассматриваться как «опасное для нашего спокойствия и безопасности» – другими словами, casus belli, повод для объявления войны  53.