Генри Киссинджер - Нужна ли Америке внешняя политика?

Доктрина Монро устраняла две европейские державы – Англию и Испанию – из силового соперничества в Северной Америке. Она основывалась на молчаливом соглашении с Великобританией, которая отказалась от имперской роли в обеих Америках, в то время как испанская империя в Латинской Америке со всей очевидностью терпела крах. Освободившись от необходимости участвовать в европейском балансе сил, Соединенные Штаты могли совершенствовать самопровозглашенную миссионерскую роль.

Находясь в изоляции, Америка стала использовать в XIX веке две разработанные ее государственными деятелями темы, которые, казалось, не подходили ни к одному другому обществу. Речь шла о том, что американские ценности и институты имеют универсальное применение, но что, к тому же, их распространение будет вполне само собой разумеющимся делом, если Америка усовершенствует их у себя дома, не заразив их своим широким политическим взаимодействием с остальным миром.

Непоколебимая вера в прогресс и убежденность в том, что история шла или по меньшей мере должна была идти уверенной поступью в направлении к большему процветанию, свободе и справедливости. Американский опыт в этом направлении был определяющим символом, отражал оптимизм эпохи Просвещения, незатронутый трагедиями и переделками, обрушавшимися на европейские страны в силу их собственной истории и географического положения. «От отцов (в Америке), – писал Алексис де Токвиль в «Демократии в Америке», – они унаследовали любовь к равенству и свободе, но только Бог, даровавший им необъятный континент, дал им возможность долго жить равными и свободными» 54. Писатель Джон Луис О’Салливан подытожил эту уверенность примерно в то же самое время в словах о «предначертании судьбы» 55.

К началу ХХ века вера во вселенскую миссию Америки выросла в убежденность в том, что ключ к международному благополучию находится в передаче остальному миру достижений, лежащих в основе американской истории успеха. Уильям Дженнингс Брайан в начале ХХ века характеризовал Соединенные Штаты как «республику, постепенно, но уверенно становящуюся высшим моральным фактором мирового прогресса и признанным арбитром в мировых спорах» 56.

Поддерживая такие убеждения, Соединенные Штаты презрительно относились к тому, как проводилась внешняя политика в остальном мире. Вестфальская государственная система подвергалась критике и вместе с ней признание силы как крайней меры. В период между доктриной Монро и испано-американской войной само понятие внешней политики – ее практические действия и стратегия – мало что значили в американском мышлении.

Окончание испано-американской войны совпало с приходом к власти Теодора Рузвельта, первого президента со времени воскрешения отцами-основателями гамильтоновской идеи отношения к балансу сил как к отличительной черте международных отношений и переходу Америки к активной роли в его формировании. В отличие от своих предшественников и большинства преемников Рузвельт не считал, что на Соединенные Штаты падает мессианская роль, он просто считал их великой державой – потенциально величайшей. Рассматривая их миссию как стража глобального равновесия, примерно так же, как Англия была защитником баланса сил в Европе, он нетерпимо относился ко многим традиционным заявлениям американского мышления по вопросам внешней политики. Рузвельт отвергал предполагаемое действие международного права; то, что страны не могут защитить своими собственными силами, не может быть защищено кем-то другим. Он пренебрежительно относился к разоружению, только-только появившемуся на международной арене: «Слабовольная правота, не подкрепленная силой, в полной мере так же зла и даже более злонамеренна, чем сила, не имеющая ничего общего с правотой» 57.

Проводя собственную «реальную политику», Рузвельт в 1908 году признал молчаливо японскую оккупацию Кореи на том основании, что Корея не была в состоянии защитить себя и ни одно другое государство или объединение стран не хотело брать на себя риски защиты Кореи:

«Корея однозначно японская. Разумеется, по договору она дала торжественное обещание, что Корея должна оставаться независимой. Но Корея была так беспомощна сама в деле реализации договора, и не возникало никаких вопросов, что какая-то другая страна … попытается сделать за корейцев то, что они сами были совершенно не в состоянии сделать» 58.

В таком духе Рузвельт развивал то, что стало потом известно как «вывод Рузвельта» к доктрине Монро, объявляющий американское право на вмешательство в Западном полушарии, – не только для предупреждения вмешательства извне, как это предусматривается доктриной Монро, но также и, вероятно, что важнее всего, для оправдания и защиты национальных интересов Соединенных Штатов. Во время президентства Рузвельта Соединенные Штаты вторглись на Гаити, поддержали революции в Панаме, которая привела к ее выходу из состава Колумбии и заложила основу для завершения Панамского канала, установили финансовый протекторат над Доминиканской Республикой и в 1906 году отправили американские войска для того, чтобы оккупировать Кубу.

Убежденный в том, что Соединенные Штаты не смогут ограничить свои международные обязательства проповедями о гражданских добродетелях, Рузвельт начал активно втягивать страну в манипулирование глобальным равновесием. Когда Япония и Россия начали войну в 1904 году, он не клеймил позором Японию, которую по современным критериям назвали бы агрессором, потому что он опасался, что победа России позволит ей доминировать в Азии и таким образом угрожать глобальному балансу сил. Но он не облек также и свою геополитическую озабоченность в моральный крестовый поход против России. Вместо этого, применяя правила баланса сил, Рузвельт, хотя и желая ослабления России, противился нанесению поражения России до такой степени, что японская угроза пришла бы на смену российской. Поэтому он пригласил представителей воюющих сторон к себе домой в Ойстер Бэй, Залив Устриц, Нью-Йорк, где он посредничал в их споре, который окончательно был урегулирован Портсмутским договором. Урегулирование основывалось на условии азиатского баланса сил, в котором Япония, поддержанная Англией, будет противостоять имперской России, при том, что Соединенные Штаты будут поддерживать баланс между двумя сторонами в Азии, примерно так, как это делает Великобритания, сохраняя равновесие в Европе.

Такой же геополитический подход характеризовал отношение Рузвельта к Первой мировой войне. Тогда, уже не находясь у власти, он ратовал за вмешательство на стороне Англии и Франции задолго до того, как действующий президент Вудро Вильсон признал необходимость так поступить. Рузвельт опасался, что победившая Германия начнет вмешиваться в дела Западного полушария, которое в случае победы Германии потеряло бы щит британского военно-морского флота. Если бы Рузвельт оставался на своем посту президента, он, вероятнее всего, стремился бы к достижению урегулирования, аналогичного Портсмутскому договору. Он попытался бы уменьшить возможности Германии доминировать в Европе, сохранив ее как фактор в новом балансе сил. Не было бы никаких попыток сменить правительства враждебных стран или перекроить политические границы на основе таких принципов, как самоопределение.