Фил Найт - Продавец обуви

Штрассер покраснел и рассмеялся. Этот его смех — я вновь был поражен его нелепым фальцетом. Он замахал рукой — да ну вас, полагая, что мы шутим.

Мы не шутили. Немного позже я пригласил Штрассера пообедать в ресторане «Стокпот» в Бивертоне. Я привел с собой Хэйеса, который к этому времени работал на полной ставке на «Блю Риббон», и мы вместе с ним предприняли трудную попытку уговорить Штрассера. По сравнению со всеми предыдущими предложениями, которые я кому-либо делал в жизни, это, возможно, было подготовлено и отрепетировано самым тщательным образом, потому что мне нужен был Штрассер, и я знал, что я нарвусь на сопротивление. Перед ним лежал четкий и ясный путь на самый верх в фирме кузена Хаузера или в любой другой фирме по его выбору. Без особых усилий он мог стать партнером, обеспечить себе средства для жизни, привилегии, престиж. Все это из области известного, а мы предлагали ему Неизвестное. Поэтому я с Хэйесом потратил несколько дней на то, чтобы проиграть в ролях, отшлифовать свои аргументы и контраргументы, предугадывая возражения, которые могут прозвучать в устах Штрассера.

Я начал разговор, сказав Штрассеру, что на самом деле все уже давно предрешено. «Ты один из нас», — сказал я. Один из нас . Он знал, что означают эти слова. Мы были теми, кто просто не мог мириться с корпоративным нонсенсом. Мы были теми, кто хотел, чтобы наша работа стала игрой. Но игрой осмысленной. Мы пытались победить Голиафа, и хотя Штрассер был больше, чем пара Голиафов, в сердце он был чистым Давидом. Мы пытались создать бренд, сказал я, но и культуру тоже. Мы боролись с конформизмом, скукой и монотонностью. Мы пытались продать идею — дух, причем больше, чем сам продукт. Не знаю, понимал ли я когда-либо полностью, кем мы были и что мы делали до того, как я услышал сам себя в тот день, когда я убеждал Штрассера.

Он продолжал кивать. Есть он не переставал, но продолжал кивать. Он соглашался со мной. Он сказал, что сразу после нашей великой баталии с «Оницукой» он погрузился в будничную работу, занявшись несколькими страховыми случаями, и каждое утро он был готов перерезать себе вены канцелярской кнопкой. «Я скучаю по «Блю Риббон», — сказал он, — я скучаю по ясности. Я ежедневно скучаю по тому чувству близости победы. Поэтому я благодарю вас за ваше предложение».

И все же он не говорил «да». «В чем же дело?» — спросил я. «Мне надо… спросить… моего отца», — сказал он. Я взглянул на Хэйеса. Мы оба расхохотались. «Твоего отца!» — повторил Хэйес. Отца, который сказал копам утащить с собой Штрассера? Я покачал головой. Это был один из аргументов, к которому мы с Хэйесом не были готовы. Вечная цепь, приковавшая парня к старику.

«О’кей, — сказал я. — Переговори с отцом. И приходи рассказать нам».

Спустя несколько дней, получив благословение старика, Штрассер согласился стать первым в истории «Блю Риббон» юрисконсультом компании.

У нас оставалось около двух недель на отдых и наслаждение нашей победой в суде. Затем мы подняли глаза и увидели на горизонте новую надвигающуюся угрозу. Йену. Ее курс дико колебался, и если он продолжит такую флуктуацию, это будет означать для нас гибель.

До 1972 года курс йены был привязан к доллару, был постоянным, неизменным. Один доллар всегда стоил 360 йен и, соответственно, наоборот. Вы могли полагаться на этот курс в любой день так же, как полагались на восход солнца. Президент Никсон, однако, посчитал, что йена недооценена. Он опасался, что Америка «отправляет все свое золото в Японию», поэтому он отпустил йену на волю волн, сделал ее курс плавающим, и теперь курс японской валюты по отношению к доллару стал похож на погоду. Каждый день был другим. Как следствие, никто из тех, кто занимался бизнесом в Японии, совершенно не мог планировать завтрашний день. От главы компании «Сони» прозвучало известное сетование: «Это как в игре в гольф, когда ваш гандикап меняется перед каждой лункой». (Основатель корпорации «Сони» Акио Морита, как можно прочитать в его мемуарах, не сетовал, а обвинял США в нечестном ведении бизнеса, призывал Японию принять более независимую роль в бизнесе и иностранных делах. Система гандикапов в гольфе — это выполнение на практике принципа честности. Гандикап — это числовой показатель игровых способностей гольфиста. Рассчитывается на основе сыгранных гольфистом раундов при соблюдении определенных требований. Система гандикапов (игра с «форой») позволяет игрокам разного уровня соревноваться в равных условиях. — Прим. пер .)

В то же время японские затраты на рабочую силу росли. Наряду с «плавающей» йеной условия жизни стали предательскими для любой компании, основное производство которой находилось в Японии. Больше я не мог представить себе будущее, в котором бо́льшая часть нашей обуви выпускалась бы в этой стране. Нам нужны были новые фабрики, в новых странах — и срочно.

Тайвань для меня казался следующим логическим шагом. Тайваньское руководство, предчувствуя крах Японии, проводило быструю мобилизацию для заполнения предстоящего вакуума. Оно строило фабрики со сверхсветовой скоростью. И все же эти новые фабрики были не в состоянии справиться с объемами наших заказов. Кроме того, у них был плохо налажен контроль качества. До тех пор пока Тайвань не будет готов, нам надо было найти мост, по которому мы могли бы перебраться из одной страны в другую.

В качестве такого моста я рассмотрел вариант с Пуэрто-Рико. Некоторое количество обуви мы уже выпускали там. К сожалению, ее качество не было удовлетворительным. Кроме того, Джонсон был там в 1973 году, чтобы разведать фабрики, и по его докладу, они были не лучше тех ветхих корпусов, которые мы видели по всей Новой Англии. Поэтому мы обсудили своего рода гибридное решение: забирать сырье в Пуэрто-Рико и отправлять его в Новую Англию для изготовления колодок и низа обуви.

К концу 1974-го, этого до невозможности затянувшегося года, наш план был готов. И я был в полной готовности реализовать его. Я совершил поездки на Восточное побережье, чтобы заложить основу, подыскивая различные фабрики, которые мы могли бы арендовать. Ездил я туда дважды — вначале с Кейлом, затем с Джонсоном.

Во время моего первого визита служащий компании по прокату автомобилей отказался принять мою кредитную карту. А затем конфисковал ее. Когда же Кейл попытался сгладить ситуацию, предложив свою кредитную карту, служащий сказал, что он и ее не примет, потому что Кейл был со мной. Вина в соучастии.

О жизни за чужой счет. Я не мог найти в себе силы взглянуть Кейлу в глаза. Вот стоим мы с ним рядом, уже больше десяти лет, как закончили Стэнфорд, и в то время, как он уже был в высшей степени успешным бизнесменом, я по-прежнему с трудом удерживал голову над водой, чтобы не захлебнуться. Он знал, что я бьюсь изо всех сил, но теперь он узнал точно, насколько отчаянным было мое положение. Я испытал боль унижения. Он всегда был рядом в великие моменты, в моменты триумфа, но я испугался, что этот унизительный, по сути, мелкий случай даст мне убойную характеристику в его глазах.