Дмитрий Шепелев - Жанна

Ободряемая поддержкой, впервые с начала болезни Жанна начала заниматься с физиотерапевтом. Первое, чему она научится, – вставать с кровати. После – ходить: сначала несколько шагов по палате. Затем коридор. А после даже улица. Мы отметим эту победу бокалом красного вина на двоих. Много позже, уже прогуливаясь по огромной территории госпиталя, мы любовались на старые корпуса XVIII–XIX веков (да, оказывается, больницы могут быть красивыми), обсуждали наш будущий дом, мечтали о том, каким он будет: дверь, окна, скаты крыши. Нам обоим отчаянно хотелось уюта, домашнего тепла и уединения.

Но даже в самые благополучные и, насколько было возможно, счастливые дни меня не оставлял страх будущего. Панический страх перед неопределенностью.

Как-то меня отвела в сторону одна из сотрудниц госпиталя:

– Я бы хотела поделиться с вами историей, которая произошла в моей семье, – начала она. – Одному из моих родственников поставили точно такой же диагноз, как и вашей жене. И сейчас, наблюдая за ней, я вижу то же, что видела тогда, несколько лет назад. Нам было показано то же лечение, что и Жанне. Оно не принесло результатов. Мы испробовали всё, включая нетрадиционные методы. Не поверите, мы пробовали даже змеиный яд.

– Зачем вы рассказываете мне об этом?

– Не питайте иллюзий. Дмитрий, у вас есть года два. Маловероятно, что больше.

Не хочу это слышать. Не могу. Как я могу смириться? Как можно жить и ждать смерти?

Я сопротивлялся страху. Мечтая о будущем, я часто представлял, как спустя время, когда минуют потрясения, Жанна вновь выйдет на сцену. Она всегда мечтала о большом сольном концерте. Это ли не лучший повод? «Я буду как птица феникс, – часто повторяла Жанна, – сгорю и возрожусь из пепла». Полный зал. Все хотят видеть свою героиню, мужественную и смелую, не покорившуюся обстоятельствам. Хотят поздравить, порадоваться вместе с ней ее победе. Вот она делает первый шаг из-за кулис. Вновь уверенный и твердый. Нет, она не та, что прежде. Ее движения стали осторожнее, она стала осмотрительна, куда-то исчез задор, только ее ослепительная улыбка осталась неизменной. Выходит. С легкостью идет к авансцене, преодолевая эти несколько шагов, которые с таким трудом даются ей сейчас в больничном коридоре. Я смотрю на нее из зала, с замиранием сердца наблюдая за каждым ее движением. Какими осмысленными, отвоеванными у болезни и от этого более ценными стали они сейчас. А голос? Он совсем не изменился. Публика, замерев, потеряв дар речи, с восхищением смотрит на нее. И тишина взрывается аплодисментами. Она победила! Сгорела и возродилась. Моя Жанна. Именно так я часто представляю ее возвращение. Она будет жить! Она справится!

У Жанны был близкий приятель К. Более десяти лет назад у него обнаружили опухоль головного мозга. В минуты отчаяния и душевных сомнений Жанна часто вспоминала о друге, который, несмотря на неутешительный диагноз, годами боролся с болезнью, проходя все возможные процедуры, испытывая на себе новые методики, ложась на операции и бесконечные химиотерапии, с тем чтобы продолжать вести привычный, активный и в первую очередь достойный образ жизни. Он сражался больше двенадцати лет, тогда как врачи не давали ему и половины этого срока. Это вселяло в нас уверенность.

Скоро лечение в Германии подойдет к концу. Но только после окончания нескольких курсов химиотерапии и облучения мы узнаем промежуточные результаты. Действует ли оно? Что с опухолью? Как реагирует?

Мы понимали: похоже, жизнь уже никогда не будет прежней. Но тогда нам еще казалось, что главные перемены, которые нас ждут, – это просто таблетки, которые Жанне придется пить до конца жизни. Не более. С этим можно смириться. И всё это несмотря на заверение профессора Вестфаля, несмотря на неутешительный диагноз, несмотря на упрямую статистику, которая совсем не в нашу пользу. Мы уже понимаем, рак – это на всю жизнь, но верим в главное – что жизнь в принципе будет.

А тем временем на больничный парк багрянцем медленно падающих кленовых листьев ляжет октябрь. Совсем не заметив, как это у нас вышло, мы прожили с раком уже полгода. И, кажется, немного к нему привыкли.

Мы беззащитны. И от этого мне страшно. Я не хочу, чтобы сейчас, когда Жанна так слаба и так беспомощна, ее караулили фотографы, чтобы кто-то, увидев эти снимки, в ужасе закрыл рот ладонью, не хочу, чтобы посторонние решали за нее, в каком виде она вернется на обозрение публики. Среди российских артистов существует устойчивое мнение: страна любит, невзирая на любые слова и поступки, но отвернется, когда узнает, что ты заболел. Больных не любят. Больных жалеют. Больных не хотят.

Как сделать так, чтобы никто из «журналистов» или светских болтунов ничего не пронюхал? Как понадежнее защитить Жанну от праздного любопытства?

Господи, сколько сил тогда ушло у всех нас на эту шпиономанию. Много позже мне станет известно, что к тому моменту фотографы «Лайф» уже сделали снимки Жанны в Германии. Но, нужно отдать им должное, до поры пощадили нас и не опубликовали.

Мы боимся выглядеть слабыми. Нас так выучили, воспитали, что просить о помощи – это значит терпеть поражение. Сильные и красивые, по правилам нашего общества, не имеют права на болезнь или слабость.

К счастью, в тот момент Жанна уже может отвечать на мои телефонные звонки. И в дни расставаний мы находимся на постоянной связи. Налаживается, наконец, эта важная тонкая нить наших шутливо-нежных перезвонов: достаточно просто вновь услышать ее голос – и внутри становится очень тепло и спокойно. Она – в Германии. Я – в Москве, в павильоне Останкино.

Время от времени я продолжаю получать телефонные звонки с вопросами о состоянии Жанны: «Как она себя чувствует?», «Как ее здоровье?», «Когда можно ей позвонить?». Одна из подруг, не сдержавшись, расплакалась у всех на глазах, когда на каком-то светском вечере речь зашла о Жанне. Понимаю, что слух о болезни, как бы мы ни противились, пополз, и удавка публичного интереса все сильнее сдавливает нам горло. Долго скрывать истинное положение дел вряд ли удастся. А пока сбрасываю звонки или пытаюсь ответить что-то нейтральное. Кулаки сами собой сжимаются. Почему я злюсь? Ведь люди просто интересуются. Они ничего не знают, и они точно ни в чем не виноваты… Но я все равно виню их в том, что, сами того не подозревая, они так безжалостно тревожат эту рану.

Я был не прав. Но на тот момент в России не было ни одного известного стране или хотя бы нам с Жанной опыта болезни публичного человека, на который мы могли бы опереться. Мы не были готовы болеть «на людях». И представить себе не могли, что кроме праздного любопытства открытость несет в себе еще нечто необыкновенно важное: тепло и поддержку, которые станут огромным подспорьем в нашей дальнейшей борьбе. Мы закрывались, уходили в себя и сердились на тех, кто вольно или невольно пытался выковырять нас из этой раковины, – типичная ошибка всех онкологических больных и их родственников.