Стивен Кинцер - Перевороты. Как США свергают неугодные режимы

Флот прибыл на свою базу в Вирджинии в день рождения Джорджа Вашингтона, двадцать второго января 1909 года. Несмотря на ливень, его встретила огромная толпа. Пока корабли занимали места у причала, оркестр играл «Дом, милый дом». Президент Рузвельт, которому оставалось лишь две недели на посту, конечно же, был тут как тут. Позже он писал, что его поддержка этого необычайного плавания стала самым важным поступком, совершенным на благо мира и порядка.

Слова Рузвельта неоднозначны, однако кругосветное путешествие Великого белого флота имело огромное влияние. Это был бесценный опыт в сфере логистики и перебросок на дальние расстояния. Кораблестроители извлекли массу важнейших уроков, которые привели к разработке нового поколения военных кораблей. В каждой стране, где останавливался флот, государственные деятели и простой народ заново оказывались под впечатлением от американской мощи. Что самое главное, это была крайне изобретательная форма угрозы применения военной силы: знак, что США теперь держат судьбу мира в своих руках. Ни у кого из видевших Великий белый флот не оставалось сомнений во власти и амбициях этой страны.

Важнейшие изменения в мировой политике зачастую происходят медленно, и результат становится заметен спустя годы. Становление США как мировой державы произошло совершенно иначе: совсем внезапно, весной – летом 1898-го.

Ранее большинство американцев казались вполне довольными своей страной и ее размерами. Государственные деятели упустили несколько возможностей заполучить Гавайи. Они могли бы захватить Кубу, когда там разразилась первая революция в 1868-м, но даже не задумались на этот счет. Точно так же они не пытались присоединить Доминиканскую Республику в 1870-х.

В 1878 году США решительно взялись за то, что сенатор Генри Кэбот Лодж называл «большой политикой». Историки дают ей разные названия: экспансионизм, империализм, неоколониализм. И означает она желание американцев расширить свою сферу влияния на весь мир.

«Какой колоссальный сдвиг произошел в мире за эти полгода, – изумлялся осенью 1898-го британский дипломат и историк Джеймс Брайс. – Еще шесть месяцев назад Филиппинские острова и Пуэрто-Рико вам так были нужны, как сегодня далекий Западный Шпицберген».

Впрочем, многие американцы разделяли амбиции, что простирались и настолько далеко. Генри Кэбот Лодж входил в число нескольких членов конгресса, которые настаивали на аннексии Канады. Рузвельт размышлял о нападении на Испанию и выбрал возможными целями Кадис и Барселону. Правящая верхушка Португалии опасалась, что американские войска захватят Азорские острова. Еще до 1898 года было несколько случаев, когда США использовали военную силу, чтобы вынудить другие страны принять американские товары. Коммодор Мэттью Перри направил на Японию канонерки в 1854 году и, под их прикрытием, вынудил японцев подписать договор, согласно которому американские торговые судна получали доступ в их порты. В 1882-м президент Честер Алан Артур с той же целью отправил корабли в Корею. Впрочем, к концу столетия американская экономика достигла такого уровня производительности, что подобные навязывания стали основной чертой внешней политики США.

«Вот она, новая прагматичная политика, – объявил широко известный историк Чарльз Бирд. – Возможность с легкостью захватывать зарубежные рынки совершенно необходима для процветания американских предприятий. Перед современной дипломатией стоят коммерческие задачи. И основная – продвижение экономических интересов за рубежом».

Посторонние наблюдатели следили за возникновением новой Америки со смесью страха и благоговения. Среди самых изумленных были европейские журналисты, находившиеся в командировках в США в 1898 году. Один написал в лондонской газете «The Times» , что стал свидетелем события, которое следует назвать «переломным моментом в истории». Другой, представитель «Manchester Guardian» , сообщал, что почти каждый американец проникся идеей экспансионизма, а горстку оппонентов подвергают насмешкам.

Некоторых журналистов увиденное взволновало. «Любовь к невозможному, маниакальная страсть к тому, на что еще никто не осмеливался. Уже спустя час они проникают в самое нутро. Глаза загораются, руки начинают дрожать», – писал нью-йоркский корреспондент «La Stampa» . В «Le Temps» говорили, что США, в прошлом «настолько демократичные, насколько это вообще возможно», теперь стали «государством, похожим на страны старого мира, Штаты вооружаются подобно им и точно так же себя возвеличивают». В «Frankfurter Zeitung» американцев предупреждали о «катастрофических последствиях их радостного энтузиазма», но сознавали, что те не станут слушать.

Американцев никогда особо не волновали дипломатические вопросы. Дикие, как и их земля, они всегда имели и имеют свое мнение, политику и дипломатический кодекс. Экономически и психологически они обладают для этого всеми средствами. Американцы идут вперед по дороге, в которую верят, и плевать они хотят на мнение Европы.

По крайней мере, целое столетие многие жители США считали, что их стране предначертано захватить Северную Америку. Большинство возликовало, когда в 1898 году им сообщили, что теперь их судьба касается всего мира и таким образом они вправе властвовать и над другими континентами. Группа прямолинейных идеалистов, однако, называла смену курса страны подлым предательством американской традиции. Среди возмущенных были главы университетов, писатели, несколько титанов индустрии, включая Эндрю Карнеги, священники, профсоюзные лидеры и политики со стороны обеих партий, включая бывшего президента Гровера Кливленда. Они осуждали вмешательство Америки в дела иных государств, особенно войну против филиппинских повстанцев, и призывали американцев позволить остальным народам самим решить свою судьбу – право, которым сами американцы так глубоко дорожили. Один из критиков, Эдвин Лоуренс Годкин, воинствующий редактор «The Nation» , сокрушался, что по новым стандартам «настоящим американцем» не сможет считаться тот, кто питает «сомнения в способности США крушить другие страны; тот, кто не признает право США по собственному желанию оккупировать чужие территории, каналы, перешейки или полуострова; тот, кто неуважительно отзывается о доктрине Монро или кто сомневается в необходимости иметь столь многочисленный флот; тот, кто восхищается европейским обществом или любит путешествовать по Европе; тот, кто не в состоянии, если ему все же необходимо туда отправиться, делать сравнения не в пользу Европы».

Подобные разговоры приводили экспансионистов в бешенство. Теодор Рузвельт заклеймил Годкина «зловредным и бессовестным лжецом». Антиимпериалисты, делился он в письме своему другу Лоджу, были «бесполезными сентименталистами из среды наблюдателей», которые демонстрируют «недопустимое слабоволие, что в итоге подтачивает лучших бойцов нашей страны». Однажды он охарактеризовал их как «просто неперевешанных предателей».