Егор Титов - «Спартак» – наше всё. Откровения кумира красно-белых

До Германии я добрался только на десятый день после разрыва связки. В колене скопилась жидкость, которая мешала поставить точный диагноз. Предварительно мне сказали, что у меня повреждены передняя крестообразная и боковая связки и, скорее всего, задняя крестообразная. А это уже «смертный приговор»! Я думал: «Елки зеленые, неужели отыгрался?!» Последние сутки перед операцией мне тяжело дались. Всю свою карьеру в уме прокрутил, а когда наркоз после операции отошел – увидел лицо улыбающегося доктора: «Еще долго играть будешь». Это были одни из самых приятных слов, которые я когда-либо слышал!

Безумно не терпелось начать передвигаться самостоятельно, но дней восемь Пфайффер запрещал мне проявлять подобную активность. И вот настал торжественный момент, мне позволили убрать костыли. И когда я без них прошел метров двадцать, то понял, что операция была сделана идеально и теперь мое футбольное воскрешение зависит только от меня самого.

Я тут же готов был дать руку на отсечение, что преодолею все сложности восстановления и вернусь на зеленый газон спустя восемь месяцев – для такой травмы это считался минимальный срок. Мне же в итоге удалось обогнать время, хотя «кресты» обмануть вроде бы нереально.

Немцы считают, что первый этап реабилитации не менее важен, чем сама операция. Немудрено, что каждый мой день в Леверкузене был расписан по минутам. Пфайффер хотел, чтобы и на второй этап я тоже остался в Германии, но я вообще с трудом могу долго находиться на одном месте, а в чужом и маленьком городке тем более. Я ему сказал: «Нет, Томас, я домой. Тоскую, сил уже нет. Не волнуйся, все будет хорошо».

Дома испытал настоящий экстаз. Просто уйма эмоций! Друзья, близкие приезжали, сменяя друг друга. Кстати, все просили показать колено. Тогда еще был свежий шрам, его с любопытством рассматривали и трогали. Забавно! В общем, психологически я чувствовал себя здорово. А вот физически… У меня наступил катастрофически сложный период: нога от неподвижности атрофировалась, «усохла» до размеров руки. И я поехал к своему другу профессору Катаеву Сергею Семеновичу, с которым мы познакомились во время моей предыдущей операции в Германии – он тоже лечился у Пфайффера. И Катаев направил меня на реабилитацию к потрясающей женщине-физиотерапевту. Под ее руководством я по полтора-два часа в день выполнял хитрые процедуры, и очень быстро функции ноги восстановились. Тем не менее этого было мало. Предстояло преодолеть следующий этап – по шесть-восемь часов в сутки выполнять монотонные упражнения.

Есть мнение, что в процессе длительного лечения, когда еще не до конца понятно, что там с твоей ногой, человек хотя бы раз оказывается на грани отчаяния. Я же к этой грани даже не приближался.

Очень важно на первых порах не оставаться одному. Иначе неизвестно, какие мысли тебе в голову полезут. Со мной в Германии, и в случае с мениском, и в случае с ИКС, была Вероника. А когда с «крестами» я повторно летал в Леверкузен, так совпало, что рядом был Димка Парфенов, который залечивал тяжелый перелом. Семь дней сплошного смеха! Чуть животы не надорвали. Общение и вдохновляет, и мобилизует, позволяет не зацикливаться на болячках. В ходе процедур мы с Парфешей непрерывно болтали. Время летело незаметно. Единственное – меня напрягало то, что рабочий день Пфайффера брал старт в пять утра. В шесть часов Томас приезжал ко мне в гостиницу и проверял ногу. А я вставать спозаранку не привык. В восемь у меня начинались занятия, которые длились до четырнадцати часов. Все было по науке.

Если бы я и в этот раз относился к восстановлению так же, как после первой своей операции, когда был совсем еще салагой, то вряд ли заиграл бы на прежнем уровне. Тогда по неопытности я не закачивал ногу, и она долгое время была худой. Важно не филонить, а ответственно выполнять все предписания. Полагается сделать упражнение сто раз – значит, и надо делать его сто раз, а никак не девяносто восемь и не девяносто девять.

Впрочем, все это меня нисколько не напрягало в отличие от внимания общественности. В Германии, например, местный корреспондент «Спорт-экспресса» Эфим устроил на меня настоящую охоту. Его диктофон и фотоаппарат сопровождали меня повсюду. Я каждый день появлялся на страницах авторитетного спортивного издания, и мне это не нравилось. Конечно, приятно быть в центре внимания, но во всем должно быть чувство меры. Полагаю, физиономия Титова в тот период должна была изрядно поднадоесть читателям.

Сложнее же всего было отвечать на постоянные расспросы знакомых и болельщиков: «Как здоровье? Когда вернешься?» Каждый раз, чтобы не повторяться, приходилось придумывать что-то новое. Обижать людей не хочется, все искренне переживают, не скажешь же им: «Да замучили вы уже меня. Самому нелегко, так вы еще всякий раз соль на раны сыплете».

Особенно тяжело, когда сидишь на трибуне, твою команду разрывают в Лиге чемпионов, ты, не зная как унять свою душевную боль, от обиды кусаешь себе губы, и тут кто-то говорит: «Егор, вот бы тебе сейчас на поле выйти!» Удивительно, как я ни разу в такие мгновения не сорвался. Однако все это, если разобраться, мелочи жизни.

Я очень стойкий оловянный солдатик. Меня практически нереально выбить из колеи. Вдобавок, как говорят специалисты, у меня уникальный организм. У нормального человека пульс семьдесят пять ударов в минуту, а у меня – сорок. После нагрузки восстанавливаюсь молниеносно. Нас в «Спартаке» обследуют каждый день, и Володя Панников, видя мои показатели, только машет рукой: ты можешь идти, твой организм лучше, чем у восемнадцатилетнего.

И вот все это вместе взятое привело к тому, что я уже через четыре месяца (а не через положенные шесть) после операции работал в общей группе. Через пять уже участвовал в спаррингах. Врачи рассчитывали, что я смогу начать играть к третьему туру стартующего чемпионата по тайму-полтора. Я же вышел уже в первом туре на весеннем зиловском огороде и продержался все девяносто минут. По идее в том положении у меня обязан был возникнуть психологический барьер. Но его не было! Все зависит от внутреннего стержня человека. У меня он необычайно крепкий.

Удивительно: четвертую свою операцию я наблюдал в ночь накануне рокового матча. Вернее, не ее, а то, что ей предшествовало. В вещем сне я видел столкновение, видел, как я потерял сознание, как рядом столпились наши ребята. В общем, все как наяву. Единственное – в реальности сознание я не терял. Эта травма была последней из крупных, поэтому ее могу воспроизвести более точно, чем предыдущие. К тому же как раз в ходе того лечения я и принял окончательное решение о написании этой книги. Но обо всем по порядку.