Сборник статей - Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI

Эти переселенцы к процветающей Приамурской окраине Российской империи уже отношения не имели. Но для надежности пустоту региона желательно было закрепить, продолжить в прошлое. Здесь «объективные обстоятельства» уничтожения региона были дополнены. Во-первых, новым концептом – «Дальний Восток». То есть концепт, несомненно, существовал и раньше в качестве геополитического, да и географического обозначения региона, включающего в себя Китай, Японию и многое другое. Показательно, что Дальневосточное наместничество в Российской империи появилось только на рубеже XIX и XX вв., в связи с арендой территорий Северного Китая. До того речь шла именно о Приамурье, Приморье, Забайкалье – вполне различных в хозяйственном, да и культурном отношении регионах. Теперь возникает Дальний Восток СССР, охвативший кроме территории прежнего Приамурья и Якутию, и Колыму. То обстоятельство, что там проживало ничтожное меньшинство населения, во внимание не принималось. Зато средняя температура по региону резко упала. Редкие холода в –40 градусов в обжитой части Дальневосточного края неожиданно становятся нормой. Ведь в Якутии температура и до –70 падает. Существенно снизилась плотность населения. Ведь основная масса людей жила на Юге и по берегу океана. И уж совсем незначительным и бессмысленным в новом – холодном и пустом – регионе оказалось сельское хозяйство. Даже сгонять в колхозы почти никого не пришлось. Крестьяне региона «проголосовали ногами». Привози спецпереселенцев или еще кого-то и вливай сразу в колхоз. Если же колхоз, на свою беду, оказался излишне успешным, как в интернациональном селении Амурзет, всегда можно его ликвидировать, попутно расстреляв председателя [67].

Первопроходцы – герои фильмов и книг всегда приходили на «пустое место», в дикую природу. То, что еще в 1970-х гг. активно использовались амбары, мельницы, лесопилки, оставшиеся от далекого 1922-го (года установления советской власти), как-то выпадало. Работы по истории региона всегда строились как описание тщетных попыток заполнить пустоту. Невероятных, но пропавших усилий. Подобным же образом конструировалась и «бедность» крестьян. Притом что средний крестьянский участок в европейской части России составлял 3 десятины, исследователи истории Дальнего Востока СССР относили к беднякам крестьян, засевавших 10 десятин. Ведь бедняков должно быть много больше, чем остальных. То же происходило и с рабочими. Зарплата рабочего в регионе была в 2–3 раза выше, чем в целом по стране. Но… трудные условия, холод и болезни. Видимо, в иных частях страны эти проблемы отсутствовали, поскольку страна располагалась исключительно в субтропиках. Да и школы для рабочих детей, городские бесплатные больницы и т. д. сильно осложняли жизнь [68].

В результате возник устойчивый образ, получивший легитимацию через научные труды и художественные творения – образ вечно осваиваемого, остро нуждающегося в государстве Дальнего Востока. Навязанный порядок – заводские поселки и военные части – через обретение и кодификацию дискурса превратился в естественный. Ведь так было всегда. Всегда регион был пуст. Всегда ему угрожали китайцы и японцы. Всегда, прежде всего, была армия. Навязанный порядок постепенно превращался в объективные условия существования. Тем более что навязывался он людям, изначально получившим художественно-школьную «прививку» именно такого Дальнего Востока.

В результате новые люди прибывали в самый настоящий пустой и холодный регион. Жили в лагерях и рабочих бараках. И это было нормально. Так было всегда. Здесь всегда голодали и мерзли. Рассказы старожилов о былом богатстве края воспринимали как местный фольклор, да еще и противоречащий научным исследованиям. Этими, новыми людьми управлять было не в пример проще, чем буйным и вольным крестьянством или могущественным предпринимательством, которое полностью удалось выдавить из региона только в середине 1930-х гг.

Но проблема в том, что этих людей нужно кормить. Прибывавшие на ненужные региону, неестественные здесь, нерентабельные, но почему-то очень нужные стране заводы, люди не могли прокормиться сами. Регион оказывался убыточным.

Государственные ресурсные потоки кормили совсем не щедро. Впроголодь жили далеко не только те, кто находился за колючей проволокой. О постоянной хозяйственной неразберихе, из-за которой не успевало продовольствие, станки, люди, вспоминают почти все современники [69]. А «северный завоз» до сих пор остается кошмаром дальневосточных губернаторов. Отсюда и главная стратегия дальневосточных руководителей: выпрашивать ресурсы «из Москвы». Причем, что интересно, совсем не на рыболовство, не на землепашество, не на лесное дело. Это как-то живет самостоятельно, несмотря на «дальневосточные надбавки». А на те самые военные заводы, флагманы социалистического Дальнего Востока. Деньги выделялись. Беда только в том, что все равно не хватало. Проклятые заводы съедали все.

Потому и приходилось сквозь пальцы смотреть местному начальству на «приусадебные участки» и «дачки», сравнимые с крестьянским наделом в европейской части Российской империи. Приходилось важным людям не замечать сбор дикоросов, браконьерство на путине и многое другое. Приходилось почти подпольно вкладываться не в заводы, за которые отчитывались, а в… поля и фермы [70]. В результате постепенно, на фоне устойчивого дискурса о пустом регионе (навязанного и рассказанного) начинает возникать спонтанный порядок. Специфика региона здесь заключалась лишь в том, что в отличие от большинства территорий позднего СССР со спонтанным порядком здесь не только боролись, но и до известной степени поддерживали его.

Ведь местные руководители отвечали и за «решение социальных вопросов». А без частичного отклонения от «генеральной линии» решить эти вопросы не удавалось. Поскольку же «отклонялось» руководство, то и на отклонения остальных жителей смотрели мягче. Частные цеха по заготовке рыбы, изготовлению колбас, пасеки появились здесь задолго до указа об индивидуальной трудовой деятельности. Именно эти люди позволяли смягчать противоестественность военно-индустриального развития региона.

Традиция жизни за пределами бухгалтерии, сформировавшаяся в то время, стала важной составляющей самосознания населения. Именно она позволила выжить в трудных условиях катастрофического распада страны и почти мгновенного разорения большинства заводов-гигантов, построенных с огромными жертвами. При исчезновении порядка навязанного порядок спонтанный не просто выходит на поверхность, но вполне может стать основой для нового институционального оформления общества. Для этого достаточно оформить его в виде целостного дискурса, рассказать.