Джейсон Гудвин - История доллара

Со дня того самого ужина с Гамильтоном и Адамсом Джефферсон был уверен, что Гамильтон пытается навязать республике грехи прошлого. Грехом являлись уже сами бумажные деньги: тасуя и манипулируя искусственными бумажными ценностями— банкнотами, долговыми сертификатами, акциями, — англоманы, как их называл Джефферсон, могли приобрести в стране намного выше их реальной стоимости. Они могли подкупать законодателей и развращать народ. Находившийся в частных руках банк, без какого-либо представительства и никому не подотчетный, был не просто отвратительным союзом недобитых тори, иностранных торговцев и спекулянтов, а системой тайных ходов и туннелей, которые грозили подорвать и опрокинуть античную простоту первоначального здания республики.

Джефферсон, несомненно, был прав. Подход к деньгам Гамильтона подразумевал определенного рода трюк; это было мошенничество, невзирая на чистоту намерений. Но мечта самого Джефферсона об аграрной республике, в которой деньгами пользуются как спичками в покере на интерес, никогда не была достаточно реальной для воплощения. Деньги не удержать взаперти, они сбежали бы на улицу. Это как обзаводиться друзьями. Деньги не переносят праздности, их не копят ради них самих, они не могут не гнаться за новой прихотью или увлекательным зрелищем. Переменчивые, как любовь, они с радостью обещают себя любому. Деньги любопытны, суют нос в чужие дела, ищут приключений и неумолимы: их не запрешь, когда сквозь решетку доносится звук оркестра.

А Джефферсон хотел их именно запереть. Деньги его пугали, он предпочитал не признавать их чар. Вероятно, поэтому они имели на него такое большое влияние. Деньги Джефферсона были бы подобны бледной дуэнье, поглядывающей вниз на улицу и просовывающей в щелочку любовные записки ради пылких тайных свиданий. Однако он же мечтал о деньгах, которые держали бы себя с приличием и достоинством, удаляясь всякий раз, когда разговор принимал опасный оборот. Они никогда не увиливали бы от своих обязанностей и не прислушивались бы к льстивым речам. Неудивительно, что Джефферсон испытывал страх: деньги походили на проституток, а Джефферсон их пугливо сторонился. Он любил свою жену до самой ее смерти; в Париже развлекался, следуя примеру французской знати, с английской актрисой Марией Косвей. А в конце концов он со всем душевным комфортом привязался к девушке по имени Салли Хемингс, годившейся ему в дочери. Она была его рабыней в буквальном смысле этого слова.

Гамильтон понимал деньги лучше Джефферсона и принимал особенности их характера во внимание, когда придумывал для них правила. Довольно странно, что он показал себя полным простофилей, когда оказался втянут в любовную историю. Женщина, с которой он сошелся, была совсем не Салли Хемингс, не хорошенькая селянка со скромными помыслами: она легко втиралась в доверие, и у нее был муж, с которым она разделяла склонность к шантажу. Никто так до конца и не понял, почему Гамильтон подверг свою репутацию такому риску. В итоге, чтобы выбить почву из-под ног своих политических оппонентов, он во всем публично сознался. Это был смелый поступок, и он отчасти себя оправдал. Джефферсон, столкнувшись из-за связи с Хемингс с оскорбительными слухами, просто умолкал и терпел.

Банк Соединенных Штатов проявлял благосклонность к своим политическим друзьям и неохотно шел навстречу своим противникам. Вскоре они стали требовать, чтобы законодательные собрания штатов выдали банковские лицензии и им. — требование, от которого обычно отмахивались с успокоительными заверениями, что поскольку всякий может приобрести облигации банка, в новых банках нет необходимости.

Аарон Берр — преуспевающий нью-йоркский адвокат, депутат и впоследствии вице-президент, империалист и предатель — нашел лазейку. Вспышку желтой лихорадки в 1798 году приписали грязной воде из городских колодцев или привезенной извне на продажу. Шестеро видных жителей города, включая Александра Гамильтона и Аарона Берра, высказались в пользу того, чтобы быстро организовать «обильное снабжение чистой водой». Вкладом Гамильтона была мысль, что городской совет должен поручить исполнение работ отдельной компании, а не брать эти обязанности на себя.

Больше никакого отношения к этому проекту Гамильтон не имел, а его исполнение взял на себя Берр при поддержке ряда уважаемых представителей городского купечества — если не целиком и полностью, то, по большей части, принадлежавших к партии республиканцев, как и сам Берр. Манхэттенская компания получила лицензию на возведение дамб и отвод от города всех рек и ручьев, могла «употреблять целиком в свою пользу всякий прибавочный капитал, которым вышеназванная компания могла прирасти при приобретении государственных или иного рода облигаций или же осуществлении любых других финансовых транзакций и операций, не нарушающих конституцию и прочее законодательство». Берр доказывал, что без такой статьи устава работы над системой водоснабжения не начнутся. Большинство из тех, кто задумывался над этим, полагало, что Манхэттенская компания займется торговлей.

Через год после того, как она получила свою хартию, в одном из новых колодцев нашли тело молодой женщины, а обвиняемый в этом преступлении был успешно оправдан в суде усилиями Гамильтона и Берра. Гамильтон уже понял, что его надули. Манхэттенская компания Берра была банком, причем огромным, для которого работы по водоснабжению являлись побочной деятельностью [49] Ведя исправно и по отчетности свою деятельность, качая воду до девятнадцатого столетия, хотя ее уже нельзя было продавать, поскольку акционеры опасались, что, если деятельность прекратить, лицензия будет отозвана и банк потерпит крах, в 1950-х годах Манхэттенская компания осуществила слияние с компанией «Чейз Нэншнл», чтобы превратиться в «Чейз Манхэттен» (прим. автора). и который был тесно связан с местными грандами республиканской партии. Гамильтон писал другу: «Я лично был свидетелем тому, как он [Берр] со всей искренностью и с теми же самыми доводами, что и Джефферсон, выступал против банковской системы. И вот он только что мошенническим путем учредил банк — совершенного монстра по своим принципам, но чрезвычайно удобного в качестве орудия извлечения прибыли и осуществления влияния».

В те давние дни дуэли были неизменным спутником политики, отравляли ее атмосферу и время от времени приводили к гибели лиц, ею занимавшихся. Дуэли происходили по всей стране, а политика, разумеется, давала изрядное количество поводов для оскорблений и обид. Переход к партийной принадлежности не был формальным и полным — слово «партия» все еще употреблялось в уничижительном значении, подразумевая, что тот или иной человек перестал думать своим умом. Честь же по-прежнему ценилась превыше всего. В 1801 году старший сын Гамильтона дрался на дуэли и, следуя совету отца, выстрелил в воздух. Противник же хладнокровно убил его, и сына Гамильтона привезли в Грандж, уложили на постель. Родители пролежали бок о бок с несчастным все дни и ночи, пока тот не скончался.