Михаил Ремизов - Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»

– Необходима дифференциация желательной и нежелательной миграции по двум основным критериям – социально-профессиональному и этнокультурному. Сегодня такой дифференциации не проводится. По обоим этим критериям русские и русскоязычные жители Украины представляют собой «желательный контингент». Для них должен быть создан режим благоприятствования. А вот в случае с иммигрантами из Средней Азии как социальные, так и этнокультурные аргументы говорят в пользу ограничения иммиграции. Советский Союз очень сильно вытянул республики Средней Азии из архаики, но после распада СССР они (за исключением относительно благополучного Казахастана) туда очень быстро вернулись. И ставить русских инженеров из Украины и крестьян из Ферганской долины на одну ступень с точки зрения миграционного режима только на том основании, что все это – страны СНГ, абсолютно абсурдно. СНГ – это геополитический фантом, членством в этой организации не стоит руководствоваться при принятии серьезных решений.

– Некоторые политики типа Навального, с одной стороны, позиционируют себя либералами, с другой стороны, движутся в направлении очевидного национализма. И, как показывает жизнь, находят широкую поддержку народных масс. Значит, с точки зрения политической конъюнктуры это правильное направление?

– Несмотря на то, что этого ждали еще с 90-х годов, в России так и не произошла кристаллизация национализма в виде отдельной организованной политической силы. И в обозримом будущем, видимо, не произойдет. Вместо этого сегодня происходит диффузное распространение русского национализма, когда если не все, то многие становятся чуть-чуть националистами. Это конъюнктурно оправданно, соответствует настроениям общества. При этом как политическая стратегия наиболее эффективно то, что я бы назвал анонимным национализмом. Речь идет о движении, которое, избегая радикальной риторики, реализовывало бы некую повестку дня, связанную с проблематикой ограничения массовой миграции, этнической преступности, развития русской провинции, гражданского равенства (то есть, читай, преодоления этнократий) и т. д. По сути, эти и подобные проблемы могут и ставиться, и решаться как социальные, а не как узкоэтнические. На мой взгляд, это соответствует ожиданиям общества. Оно вряд ли готово в массовом масштабе поддержать русский национализм с флагами, но вполне готово поддержать вменяемые политические силы, которые будут оформлять эту повестку. Такие политические силы могут расставлять различные акценты, ориентируясь на разные социальные слои. Националистическая повестка близка и существенной части бизнеса, новой буржуазии, и бюджетникам, жителям малых городов и интеллигенции мегаполисов. Вряд ли стоит говорить о единой политической силе, скорее, о том, что националистическая повестка дня может и должна звучать в разных комбинациях.

– 4 ноября в Москве состоится очередной «Русский марш», на который выйдут националисты с заявленным официальным лозунгом «Мы должны сохранить нашу русскую землю ради нашего будущего и будущего наших русских детей». Однако можно предположить, что непосредственно на марше будут звучать более жесткие националистические призывы. Как вы думаете, стоит ли ожидать от предстоящего марша очередных беспорядков?

– Беспорядки происходили на тех маршах, которые проходили по несанкционированному сценарию. В основном марши проходили на согласованных площадках вполне мирно, и самые серьезные волнения заключались в том, что какие-то провокаторы или искренние эксцентрики-радикалы устраивали инсценировки с «зигами». Сегодня уже наметились явные разногласия между праворадикальной субкультурой, с одной стороны, и национализмом, ориентированным на политическое участие, – с другой. Политическое участие – это необходимость думать о том, чтобы не отпугнуть обывателя, чтобы сохранять договороспособность внутри политического класса. Но, к сожалению, политический национализм сейчас проигрывает национализму улицы, праворадикальным субкультурам, поскольку возможность нормального политического участия для него ограниченна. Как по внутренним, так и по внешним для движения причинам. Одна из внешних причин заключается в том, что вроде бы президент сказал, что пусть у нас в политике расцветет хоть сто цветов, но только не националисты. И это могло быть воспринято как сигнал нижестоящими инстанциями. И если человек хоть как-то ассоциируется с национализмом, он уже не может строить свою политическую карьеру в системном поле. Другие причины связаны с внутренними проблемами: это и сектантская психология, и вождизм, и недостаток ресурсов, и много других вещей, которые мешают выйти на серьезный политический уровень.

– Кроме конфликтов на межнациональной почве сегодня обострен еще и антагонизм между различными расами на почве вероисповедания. Это тоже примета времени. Чем это можно объяснить?

– Это можно объяснить примерно так: джинна выпустили из бутылки. Исламизм – довольно мощная протестная идеология. В ней есть все, что нужно для успешной подрывной работы: идея равенства поверх этнических и сословных границ, пафос сплоченности и превосходства, заряд презрения к прогнившим обществам и режимам. Начиная где-то с Первой мировой войны великие державы пытались использовать эту идеологию друг против друга. Благодаря этому она набрала обороты. А вот великие державы, наоборот, утратили многое из того, что их делало великими. Джинн остался без хозяина. Задача века – загнать его обратно в бутылку.

– Судя по процессам, происходящим в Европе, политика так называемого мультикультурализма провалилась. Из этого можно заключить, что единого рецепта по решению национального вопроса нет. Как можно экстраполировать эти процессы на ситуацию в России?

– Европейцы прошли ту точку невозврата, которую мы можем пройти в ближайшие годы. Это момент, когда вчерашние гастарбайтеры, про которых думали, что они приедут, поработают и уедут обратно, остаются. И остаются навсегда, перевозят свои семьи, рожают детей и становятся гражданами. При этом они не растворяются в принимающем обществе, а формируют свои солидарные сплоченные сообщества. Получается парадоксальная ситуация. Когда количество переходит в качество, свыше определенного численного порога, иммигранты привозят с собой ровно те нормы и модели социального поведения, от которых они уехали. Возникают анклавы архаических укладов, они воспроизводят себя и расширяются. Разница между Европой и Россией в том, что там гетто существуют за счет социального обеспечения, а у нас – за счет теневого сектора и организованной преступности, что еще хуже. Но с точки зрения модели отношений с принимающим обществом ситуация аналогична – речь идет о паразитировании на его ресурсах, его инфраструктуре.