Анатолий Терещенко - СМЕРШ в бою

Однажды он с женой и дочерьми собрались отдохнуть на поляне. Жена увидела, как в вещмешок Александр аккуратно укладывал детские игрушки, мяч, бутылки с водой и… пистолет.

– Зачем? – осторожно спросила она.

– На всякий случай – я вас должен защитить как мужчина, – как муж и отец.

– Неужели все так серьезно?

– Да, Саша, неожиданности могут быть в любое время и в любом месте.

– Нас учили, что люди все братья, что даже там, где нет людей, старайтесь остаться человеком, – вздохнула Александра.

– Не пойму, о чем ты, Саша?

– Это я так.

– И я так. Дело в том, что стволу я разрешу разговаривать только с нелюдями, которые попытаются посягнуть на наши жизни.

С началом Второй мировой войны, развязанной фашистской Германией, осмелели литовские коллаборационисты. Почти все население Литвы ждало страшного слова – война и… прихода немцев. Александр собранный «тревожный» чемодан перенес из квартиры в свой рабочий кабинет.

– Алексеевич, вы готовитесь воевать, а что делать будут наши бабы с детьми и внуками, когда посыплются бомбы?

– Все семьи будут заранее эвакуированы в Вильнюс. Штаб предусмотрел для этих целей выделение автотранспорта и подразделений охраны, – кратко ответил Александр.

– А дальше?

– А дальше – покажут события. Нельзя заранее ничего предугадать. Думаю, Родина позаботится о семьях ее защитников, которые будут сдерживать новые оборонительные рубежи.

– А вот Соня, наша соседка, говорит, что Сталин на нашей территории войны не допустит.

– Наверное, у Сони есть ухо в Кремле, – улыбнулся Александр, которому по оперативным каналам было известно больше того, что он мог рассказать супруге. Разведка противника стала активнее и жестче работать среди лиц, ослепленных националистической злобой и опьяненных антисоветским угаром. Агентура свидетельствовала, – Гитлер подтягивает к границам Советского Союза войска – танки, артиллерию, строит рокады и полевые аэродромы.

Часто Александра, словно упрекая власть, задавала мужу нелепые для возможного точного ответа вопросы, хотя в них и была глубокая логика.

– Сашок, почему в нарушение обоюдной договоренности немцы практически идут на провокации, а мы молчим. Гарнизон не укрепляем, запрещаем говорить о том, что может обернуться трагедией?

Александр на такие острые вопросы отвечал односложно – нужно проявлять выдержанность для того, чтобы успеть перевооружить армию. Вот что для нас сегодня главное.

– Но ведь, милый, в событиях много очевидного. Да, глупость – дар Божий, но злоупотреблять им не следует, – стала заводиться супруга.

– Подожди, не горячись. Ты ведь знаешь, что два года назад мы предложили Франции и Англии тройственный союз. Ну и что? Они не пошли на его заключение, теперь на своих шкурах узнают, что такое современная война.

– Они нас ненавидят, а потому пытаются столкнуть Советский Союз с Германией…

В начале мая Александра Федоровна спросила откровенно, напрямую мужа:

– Саша, может, мне с детьми уехать в Вильнюс, немцы совсем близко, а в том, что они нападут, нет никаких сомнений?

– Милая моя, ты говоришь о самостоятельном отъезде, но ведь никто пока не уезжает. Как после этого, если такое случится, я буду смотреть товарищам в глаза? Отправить всех – командование успеет!

– Все, я поняла!

Больше она никогда не задавала подобного вопроса.

В ночь на 22 июня 1941 года Александр Шурепов из-за сложившихся непредвиденных обстоятельств не смог попасть домой, а Александра, в ожидании мужа, не раздеваясь, прилегла на диван и тут же уснула…

Разбудил ее и детей разрыв упавшего снаряда рядом с домом.

«Война… вот оно, ее лицо. Значит, фашисты обманули, обвели вокруг пальца наше руководство, – пробежала, как показалось ей вначале, крамольная мысль. – Где Саша? Он же гарантировал наш отъезд. Что с ним?»

Боясь опоздать вовремя эвакуироваться, Александра побежала к штабу, но там никого не было, кроме нескольких женщин с детьми, которые молча и испуганно озирались по сторонам. Некоторые из них плакали и прижимали к себе детей, словно огораживая их от пришедшей беды. Они еще не знали, какой будет эта беда. Не получив никакого вразумительного ответа в пустом, покинутом офицерами штабе, она предложила женщинам возвращаться по домам, ждать мужей и эвакуации.

«Не могли же отцы-командиры нас бросить, – рассуждала Александра Федоровна. – Они обязательно нас вывезут в Вильнюс, а там видно будет, как говорил мой Саша».

Грохот разрывающихся снарядов стих. Наступила звенящая, как оказалось – предательская тишина. Вскоре из-за лесистого пригорка послышалась автоматная стрельба и показался строй мотоциклов с колясками. За ними ползли бронированные чудовища – бронетранспортеры, самоходные артиллерийские установки и танки. Нескончаемым потоком немецкое воинство катилось мимо дома Александры. В выбитое осколком снаряда окно она впервые увидела так близко гитлеровских вояк.

На третий день вечером к дому Шуреповых подъехал грузовик. Выскочившие из него немцы и двое полицейских ворвались в квартиру. Один из местных стражей «нового порядка» заорал:

– Где твой муж, где его документы? Собирайся быстро!

Начался обыск. Естественно, ничего компрометирующего не обнаружив, они затолкали женщину с детьми в машину и увезли в город. В здании местной милиции хозяйничали уже представители другой власти. Когда полицейские отобрали у матери малюток-дочерей, Александра рухнула, потеряв сознание.

Теперь ее жизнь перешла в другое измерение с больными вопросами: «Где дети? Что с мужем?» Она догадывалась, что арестована как жена чекиста. Через месяц допросов и просьб возвратить ей детей действительно дочурки оказались на руках у матери. Но оказалось – выпустили для приманки. Это был известный прием, – а вдруг муж наведается за семьей в родной очаг. Оказавшись на свободе, она стала решать проблему выживания вместе с другими женами офицеров.

Она ждала от неприятеля жестких оккупационных мер, но то, что она увидела в его действиях сразу же по приходе нацистов, потрясло ее до основания.

«Как в живом, наделенным умом, животном под названием – человек могли прижиться жестокость с высочайшей степенью ненависти к другим народам, виновность которых только в том, что они родились на другой территории и разговаривают на других языках, – рассуждала Александра. – В чем они провинились? Взять хотя бы военнопленных, – в том, что до пленения с оружием в руках защищали свою землю от непрошеных гостей, не пришедших на посиделки, а огнем и мечом взломавших двери мирной жизни и сейчас грязным пятном растекающихся по просторам моей Родины».

Когда она увидела в местном пункте сбора, а затем концлагере наших военнопленных – грязных, некормленых, оборванных, – ей стало жутко. Серые, припавшие пылью, они то медленно плелись по дорогам, то по издевательским командам конвоиров переходили на бег. Во время привалов наши женщины умудрялись передавать им бинты, лекарства, хлеб. Через военнопленных она получила печальную весть – муж погиб. А ночью в дом снова нагрянули немцы и полицейские. Учинили обыск, детей отобрали, а женщину увезли в Мариямпольскую тюрьму. Дни и ночи ее допрашивали, морили голодом, – пытались сломить как человека, превратить в послушное животное для того, чтобы она навела след на мужа и его сослуживцев. Но чем больше ее истязали, тем выше поднималась планка борьбы за достойное выживание. Чтобы не простудиться лежа на бетонном полу, она как спортсменка постоянно разогревала мышцы – делала зарядку. Она не хотела исправлять беду бедой, зарываться глубоко в беду, а в своем несчастье пыталась найти то, что могло ее поддержать на плаву существования.