Дмитрий Тренин - Россия и мир в XXI веке

● советско-германский пакт 1939 года и раздел Восточной Европы, включая аннексию Прибалтики;

● советско-финская «зимняя» война 1939–1940 годов;

● массовые убийства польских граждан в Катыни и других местах, совершенные в 1940 году НКВД по приказу Сталина;

● военные интервенции СССР в Венгрии в 1956-м и в Чехословакии в 1968 году;

● война в Афганистане 1979–1989 годов.

Еще последнее советское руководство во главе с Горбачевым осудило некоторые из этих действий как противоречащие международному праву или нормам общечеловеческой морали. Эта оценка была впоследствии подтверждена всеми президентами Российской Федерации. В частности, Владимир Путин однозначно назвал катынские убийства преступлением, совершенным сталинским режимом. В 2010 году совместная поездка в Катынь премьеров России и Польши должна была стимулировать историческое примирение двух стран.

В последнее время в России стала набирать силу «ревизионистская» тенденция, которая фактически стремится оправдать преступления или неправовые действия прошлого существовавшими тогда обстоятельствами, преобладавшей в те годы международной практикой, ссылками на то, что некоторые жертвы сталинских действий сами были, мягко говоря, небезупречны и т. д. Такой ревизионизм вреден и опасен с двух точек зрения: внутри страны он ведет к моральному релятивизму, размыванию базовых понятий «хорошо» и «плохо», а во внешнем окружении укрепляет недоверие к России, усиливает подозрительность по отношению к намерениям Москвы.

Глубокими историческими исследованиями должны заниматься ученые, и долг правительств – помочь специалистам разобраться в событиях прошлого (например, открывая государственные архивы). В то же время не может быть никаких сомнений в том, что убийствам граждан, вооруженным нападениям и военным интервенциям не может быть никакого оправдания. Необходимо твердо усвоить: речь здесь идет не об истории, а о настоящем и будущем, о моральных принципах нынешних творцов политики. Признание преступлений преступлениями нужно не столько для потомков репрессированных, сколько для граждан страны, от имени которой (пусть под другим названием) совершались эти преступления.

Осуждение темных страниц советского прошлого не должно, однако, вести к формированию у россиян комплекса вины за прошлое. У России, которая в советский период внесла решающий вклад в Победу над нацистской Германией, нет оснований для того, чтобы принимать позу вечно кающегося. Российская империя была не более жестокой и кровавой, чем Британская или Французская; царский режим угнетал великороссов не меньше, чем поляков или финнов; Голодомор был преступлением советского режима, но на классовой, а не на этнической почве, и пострадали от него не только украинцы; «ужасы советской оккупации» Германии не идут в сравнение с атомными бомбардировками Японии или авиационными ударами по немецким городам и т. д.

Самой России также совершенно не обязательно изображать жертву. Это не в характере русского народа, который сам обычно справлялся со своими проблемами, включая массированные вторжения иностранных армий, не рассчитывая на помощь извне. Жертвенность, напротив, взывает не только к сочувствию, но и к помощи со стороны сильных держав, обещая взамен лояльность и дружбу. Такой потребности у России никогда не было и не должно появиться впредь.

Российской Федерации, однако, приходится иметь дело с бывшими жертвами действий ее исторических предшественников. Добиться исторического примирения с соседями – важная задача российской внешней политики. В новейший период отечественной истории ее всерьез пытались решить вместе с Польшей, и достигли некоторого продвижения на этом пути. Помимо упомянутого уже совместного визита глав правительств в Катынь была создана совместная группа по трудным вопросам современной истории, профессиональные историки России и Польши подготовили совместный учебник. В 2011 году состоялся исторический визит Патриарха всея Руси Кирилла в Польшу.

С началом украинского кризиса этот процесс остановился, а его плоды были во многом перечеркнуты новыми-старыми страхами и фобиями. Обострилось недоверие к Российской Федерации в Прибалтике, а также – впервые за семьдесят лет – в Финляндии, которую после Второй мировой войны в Москве представляли как пример добрососедства и взаимного доверия. Резко ухудшилось взаимное восприятие россиян и немцев, делающее отношения РФ и ФРГ – одну из основ современной общеевропейской стабильности – не только более прохладными, но и менее устойчивыми.

России и до украинского кризиса постоянно приходилось иметь дело со стойким недоверием к себе, даже с враждебностью, подкрепляемой историческим материалом. «Антиимперский» элемент в отношении Запада к России всегда был важнее идеологического. Он возник задолго до Октябрьской революции, существовал во время холодной войны и остался после ее окончания. В своем отношении к России – соответственно царской и советской – такие фигуры, как Фридрих Энгельс и Джон Фостер Даллес, не столь далеки друг от друга. Учитывая, однако, характер Российской империи и Советского Союза, провести четкую грань между «антиимпериализмом» Запада и его настороженным отношением к России как таковой трудно либо невозможно.

В идеале, вероятно, Запад после 1991 года желал бы полной смены российской идентичности, как это произошло после окончания Второй мировой войны в Германии. Такая смена идентичности означала бы прежде всего однозначную оценку всего советского периода отечественной истории как преступного и бесчеловечного. Коммунизм должен был быть юридически приравнен к нацизму, политика сталинского СССР – к действиям гитлеровской Германии. Коммунистическая партия и советские карательные органы были бы признаны преступными организациями, а их руководящие кадры подверглись бы люстрации и уголовному преследованию.

Россия должна была бы постоянно каяться за преступления СССР, как это до сих пор приходится делать нынешней Германии. На ней навсегда остался бы груз исторической вины, который мог бы быть актуализирован в любой нужный момент. Не избежал бы негативных оценок и царский период истории: моральная ответственность за насилие, проявленное империей по отношению к соседям (например, полякам), возлагалась бы на Российскую Федерацию. Для Российской Федерации, однако, такой подход является абсолютно неприемлемым. Ее элита настаивает на самостоятельной оценке отечественной истории и обладает собственным взглядом на всемирную историю.

Здесь для РФ принципиальное значение имеет история Второй мировой войны. Великая Отечественная, т. е. борьба советского народа против гитлеровской агрессии, до сих пор является важнейшим фактором общенационального единства. Война сплотила нацию, а Победа в ней создала сверхдержаву, укрепив в ней одновременно еще на несколько десятилетий коммунистический режим. Со временем память о войне превратилась в своего рода светскую религию, символ веры в свою страну, мощный ресурс политической мобилизации, к которому прибегали все правители России – от Сталина до Путина.