Дмитрий Тренин - Россия и мир в XXI веке

Действительно, на рубеже 1990-х годов была отодвинута, если не вообще снята, угроза всеобщего ядерного уничтожения. Радикальное сокращение ядерных и обычных вооружений привело к резкому сокращению военных расходов и появлению «мирного дивиденда». Прекратился целый ряд застарелых конфликтов – от Юго-Восточной Азии (Камбоджа) до Юго-Западной Африки (Намибия) и Центральной Америки (Сальвадор). В результате стало быстро восстанавливаться единство прежде расколотого мира – экономическое, информационное и гуманитарное.

Одновременно, однако, вслед за обветшавшим и сброшенным народами СССР коммунистическим режимом распалась и сама историческая Россия. Руководство Российской Федерации, которое с самого начала рассматривало РФ как продолжателя исторической российской государственности, включая ее советский период, а с 2000-х годов все яснее подчеркивало неразрывную связь РФ с Советским Союзом, обязано было осмыслить причины и последствия поражения СССР и извлечь из этого уроки на будущее. Без этого «вступление в права наследства» Советского Союза не могло быть по-настоящему осмысленным.

На Западе, особенно в США, окончание противостояния было воспринято прежде всего как поражение советской империи и насаждавшейся ей коммунистической идеологии. Именно государство СССР, а не состояние холодной войны было, с западной точки зрения, реально проигравшей стороной, оказавшейся на «свалке истории». Именно там видел место Советского Союза еще в начале 1980-х годов президент США Рональд Рейган [21] Ronald Reagan. The Reagan Diaries. N. Y.: HarperCollins, 2007. . Победителями же были Запад, США как лидер свободного мира, Рейган как президент, отправивший СССР в нокаут, а также демократия, рынок и права человека как основные ценности.

Доказательств этого тезиса было предостаточно. Советская командная экономика проиграла соревнование с западной рыночной экономикой в таких ключевых вопросах, как производительность труда и способность использовать достижения научно-технической революции. Советская политическая система тотальной диктатуры одной партии не сумела интегрировать интересы «повзрослевшего» общества и не выдержала напора внутренних сторонников демократии западного образца.

Союзнические отношения со странами Варшавского договора исчезли, как только народы бывших соцстран смели навязанные им Москвой коммунистические режимы. Да, военного поражения СССР не испытал, но его экономическое, политическое, идеологическое поражение было полным и несомненным. В итоге Российская Федерация официально восприняла именно то, против чего так ожесточенно боролась Советская Россия: демократию, рынок, свободы. Исход противостояния, таким образом, не мог быть более ясным.

Торжествуя победу над политическим идеологическим противником, Запад счел свою работу в основном сделанной. Триумф был полным. История международных отношений, т. е. борьба более или менее равновеликих сил за преобладание в мире, была объявлена «закончившейся» [22] Francis Fukuyama. The End of History and the Last Man. N. Y.: Free Press, 1992. . Геополитика с ее вечными балансами и контрбалансами была признана устаревшей, и на смену ей пришла всепроникающая глобализация, продвигаемая развитыми экономиками США и Западной Европы. Противовеса Соединенным Штатам, Западу в мире больше не было.

Наступило то состояние, которое впоследствии получило название «момент однополярности». Многим, особенно в США, тогда показалось, что стало возможным строить миропорядок без оглядки на конкурентов или устаревшие понятия «реальной политики». Типичная для прошлого ситуация, в которой крупная страна, потерпевшая историческое поражение и глубоко травмированная этим опытом, находит свои новые отношения с победителями-партнерами все менее удовлетворительными и стремится к пересмотру правил игры, многим казалась невероятной.

Россия после короткого (в пять-семь лет) периода неоправдавшихся надежд была «списана в архив» как незначительная международная величина. Ее называли по-разному: «Саудовская Аравия (вариант: Нигерия) под снегом», petrostate, «бензоколонка, выдающая себя за государство» (последнее название принадлежит американскому сенатору Джону Маккейну). Считалось, что сила России будет неуклонно убывать. После дефолта 1998 года многим вообще виделся «мир без России».

Где-то на далекой периферии нового мирового порядка оставалась проблема постсоветского пространства, но она считалась не особенно актуальной и в принципе решаемой. Даже тезис о «веймарской России» с его глухим намеком на непрочность нового «Версаля» не казался особенно страшным. Россия считалась слабой и не способной на серьезный реванш. К тому же на протяжении первых двенадцати-тринадцати лет после расставания с коммунизмом РФ находилась в политической орбите Запада.

Для того чтобы «встроиться» в новый, установленный Западом порядок, Россия должна была не только сбросить коммунизм (что было сделано ее народом в 1991 году без посторонней помощи), но и отказаться от советского наследия, заклеймить его как чуждое и чужое, подобно тому, как это произошло в ФРГ с наследием германского национал-социализма.

Этого, однако, не произошло. Президент Ельцин с самого начала отказался от предлагавшейся ему идеи суда над КПСС и амнистировал участников путча ГКЧП 1991 года и октябрьского противостояния 1993 года. Сменивший его Владимир Путин с самого начала взял курс на восстановление единства российской истории для формирования общественного консенсуса на государственно-патриотической основе.

То, что распад Советского Союза, который никогда не был целью Запада в холодной войне, стал подаваться как символ победы, не могло пройти незамеченным в России. Это подкрепляло «почвеннический» тезис о том, что проблемы России в отношениях с Западом начались не в 1917 году и не закончились в 1991-м. Западные страны, и прежде всего США, принявшие эстафету геополитической конкуренции с Россией от Британской империи, стали все чаще восприниматься в качестве исторических оппонентов.

Для самого Запада первоначально, в 2000 году, соединение имперского двуглавого орла и советского гимна выглядело как пример путинского прагматизма. Во второй половине 2000-х годов, однако, на Западе обнаружили явные признаки появления на свет российского «реваншизма». Впрочем, этот «реваншизм» не воспринимался как что-то угрожающее, но требовал отпора.

Таким образом, речь шла не только и не столько об ошибках сторон, не сумевших правильно просчитать намерения и действия друг друга. Между Россией и Западом выявились фундаментальные мировоззренческие различия на уровне элит и обществ, коренившиеся в разнице уровней и направлений социально-экономического и политического развития, а также исторического опыта. В результате интеграции не получилось ни «сверху», ни «снизу».