Федор Лукьянов - Мир на взводе: пружина разжимается

Если политика СИРИЗЫ основывается на критическом переосмыслении многолетнего опыта, накопленного «старыми» левыми, то «Подемос» изначально декларировало разрыв со «старыми» левыми партиями, доказавшими свою недееспособность защищать интересы трудящихся в новых условиях.

Но этот разрыв вовсе не означал отказа от марксистской традиции. Лидер «Подемос» Пабло Иглесиас начинал свою карьеру в молодежной организации Компартии, а затем оттачивал свои теоретические способности в качестве академического политолога, одновременно участвуя в антиглобалистском движении. Возглавив партию, молодой политик настаивает, что ее борьба не может быть сведена к традиционному классовому противостоянию, «фундаментальный раскол сегодня проходит между силами олигархии и демократии, между социальным большинством и привилегированным меньшинством» [46].

С точки зрения марксистской ортодоксии подобная формулировка кажется однозначно еретической. Но, увы, еретиками оказывались практически все марксисты, возглавлявшие успешные революции: от Ленина с его идеей блока рабочего класса и крестьянства до Мао Цзэдуна, Кастро и Че Гевары, делавших ставку на вооруженную борьбу в сельской местности.

На самом деле Маркс, писавший о пролетариате как наиболее последовательной исторической силе, заинтересованной в преодолении капитализма, нигде и никогда не говорил, будто общественное преобразование и революционное является исключительной привилегией промышленных рабочих и их партии. Более того, именно марксистская теория ХХ века в лице Антонио Грамши поставила вопрос о формировании широких социальных блоков и борьбе за идейно-политическую гегемонию в масштабах всего общества. Проблема лишь в том, что подобные идеи на протяжении десятилетий либо игнорировались партийной бюрократией традиционных партий, либо, напротив, использовались как обоснование беспринципного аппаратного сговора с теми или иными группировками правящих верхов. Новый популизм, представленный в Европе такими партиями, как СИРИЗА или «Подемос», ориентируется на формирование широкого «низового» блока на основе равноправного союза массовых социальных движений. Вместе с организационными формами меняется и стиль политического поведения, взаимодействие между активистами и обществом, их облик, речь, даже внешний вид.

Вопрос о том, насколько радикальным, эффективным, успешным и последовательным окажется политический блок, составляющий основу нового популизма, остается на данный момент открытым, поскольку ни широта движения, ни его демократизм сами по себе не могут заменить серьезной политической стратегии, выработка которой требует не только организационных и пропагандистских, но также интеллектуальных усилий. И здесь марксистская теоретическая традиция вновь оказывается необходимой и, в конечном счете, незаменимой.

В то время как в Европе поднимающаяся волна левого (а в некоторых странах и правого) популизма является до известной степени политическим новшеством, в странах Латинской Америки и бывших колониальных государствах Азии подобные движения уже имеют немалую историю.

Популистские коалиции формировались в ходе антиколониальной борьбы и национально-освободительных восстаний. Сегодня их острие направлено прежде всего против политической коррупции и монополии на власть, которую десятилетиями сохраняют традиционные элиты независимо от политического окраса.

В этом контексте поучительным примером является «Партия простого человека» (Aam Aadmi) в Индии, одержавшая в феврале 2015 года сенсационную победу на выборах в Дели. Партия не только набрала более половины всех голосов в индийской столице, но и получила в итоге 95 процентов депутатских мест (что не удавалось даже самым успешным партиям в истории Индии). Защищая интересы беднейших слоев населения, национальных и религиозных меньшинств, низших каст, эта партия за несколько месяцев превратилась из аутсайдера в одну из ведущих сил в национальной политике.

«Это именно та сила, – писал индийский политолог Прафул Бидвай, – которой когда-то были индийские левые, которая может, не считаясь с властями, смело выступать против иерархии и различных привилегий, основанных на праве рождения; силой, которая со всей страстью будет защищать принципы равенства и действительно станет не просто произносить высокопарные фразы о «крупнейшей в мире демократии», но требовать реального улучшения условий существования для всего народа и усиления подотчетности правителей» [47].

Изменение глобальной социальной географии и процессы индустриализации в странах Азии и Латинской Америки, равно как и включение в мировой рынок стран бывшего советского блока, поставили вопрос о новом соотношении между центром и периферией капиталистической системы. На протяжении 1990-х и 2000-х годов происходил последовательный перенос промышленного производства транснациональными компаниями из стран Запада в Латинскую Америку, затем в Восточную Азию и Китай. Эта политика была вызвана не только стремлением использовать более дешевую рабочую силу, а также избегать высоких налогов и экологических ограничений, но и вполне осознанным намерением ослабить профсоюзы и рабочее движение в странах «центра». Цель была в полной мере достигнута.

Однако конечным итогом данного процесса оказалось резкое усиление не только промышленного потенциала ведущих стран периферии, но и логически возникший на этой почве рост амбиций новых индустриальных держав и их элит, почувствовавших потребность и возможность изменения глобального мирового порядка. Таким образом, справившись с угрозой внутренней (со стороны собственного рабочего движения), западный капитализм столкнулся с угрозой внешней.

Воплощением этой угрозы стало возникновение экономического блока БРИКС – объединения Бразилии, России, Индии и Китая, к которому вскоре присоединилась Южная Африка. Подобный союз был трудно представимым даже в конце 1990-х годов, настолько различными были экономические, политические, социальные и культурные реальности этих стран. Парадоксальным образом объединение этих стран в единую группу произошло первоначально в сознании западных экспертов, которые обнаружили черты сходства между четырьмя крупнейшими экономиками периферии – все они демонстрировали в начале 2000-х годов высокие темпы роста, наращивая промышленный потенциал. Став модной темой среди экспертов, БРИКС через некоторое время материализовался в виде более или менее оформленного международного союза.

Невозможно не заметить, что Россия явно выделяется в группе стран БРИКС как по экономическим и социальным, так и по культурным и историческим параметрам. Если Бразилия, Индия и Китай переживали в начале XXI века промышленную революцию, то Россия, напротив, восстанавливалась после глубокого кризиса, сопровождавшегося масштабной и катастрофической деиндустриализацией. Хотя страна сохранила значительный научный и производственный потенциал, размеры ее экономики существенно сократились по сравнению с 1980-ми годами.