Ярослав Шимов - Австро-Венгрия: судьба империи

В 1893 году венский промышленник Пауль Купельвизер оборудовал на острове Большой Бриюн неподалеку от Полы небольшую гавань для яхт и тут же осуществил еще одну удачную инвестицию – построил на острове, где до того располагались казармы и другие армейские объекты, отель и казино. На райские острова Бриюни (Бриони) охотно наезжали со всех концов империи – беспечно провести время и спустить денежки, подышать свежим воздухом и насладиться морскими пейзажами, осмотреть римские развалины и византийские храмы, подивиться чудесам природы (оливковое дерево возрастом под две тысячи лет) и еще более древним артефактам (австрийские ученые обнаружили на Бриюни двести отпечатков следов динозавров). По утрам за чашкой кофе листали привезенную из Триеста Il Piccolo и доставленную из Полы Österreichische Riviera Zeitung, обсуждали светские новости, сплетничали о курортных романах. Добрые крестьяне производили крепкую виноградную водку, вялили отличную ветчину, запекали целиком телят и кабанчиков. С помощью специально обученных собак простолюдины отыскивали для приезжих господ на берегах речушки Кьето (по-хорватски – Мирна) подземные грибы tartufo , а выписанные из Франции повара изобретательно использовали эти трюфели для приготовления изысканных блюд. Сначала аристократия, потом буржуазия, а после и коммунистические вожди облюбовали Бриюни. Когда о Габсбургах в этих краях стали забывать, на островах оборудовали летнюю резиденцию маршала Тито, которого в качестве главных отдыхающих в последние десятилетия сменили президенты независимой Хорватии.

Приморье не считалось всеимперской здравницей, там только отдыхали, но не лечились. Роль главного австро-венгерского санатория закрепилась за северной и западной областями Богемии. Бравые офицеры с нашивками за боевые ранения, чахоточные юноши из семей промышленников, чопорные фрау, сопровождающие малокровных дочек на выданье, отправлялись улучшать здоровье на воды в Карлсбад, Мариенбад, Франценбад, Теплиц (ныне Карловы Вары, Марианске-Лазне, Франтишковы-Лазне, Теплице в Чешской Республике). Для восточной части империи целебной зоной стал Будапешт с его возникшей во времена турецкого владычества традицией общественных бань с целебными источниками, а также побережье озера Балатон, рядом с которым расположено еще и крупнейшее в мире термальное теплое озеро Хевиц. На этих берегах активно оздоравливались в современном смысле слова уже с середины позапрошлого столетия.

Адриатическое побережье населяли совсем другие курортники, без следов астенического синдрома: энергичные усатые мужчины средних лет в кожаных галифе природоведов и практичных клетчатых пиджаках, дамы света и полусвета, продвинутые буржуа, молодые загорелые аристократы в белых рубахах с открытыми воротами, пристрастившиеся и к морю, и к югу, и ко всем прочим заграничным спортивным модам, даже к боксу и теннису. Не столь богатая, зато одухотворенная публика предпочитала всем блестящим императорским курортам очаровательное захолустье: рыбацкие городки истрийского и кварнерского побережий, так и оставшиеся итальянскими (местные славяне в подавляющем большинстве были деревенскими жителями). Самым живописным из этих поселений считался Ровиньо (Ровинь), возникший вокруг когда-то построенной на близком к материку острове византийской крепости. Под кипарисами и платанами на холме великомученицы Евфимии в жаркий полдень и теперь приятно потягивать смешанное с содовой терпковатое белое вино – мальвазию.

Пятисоткилометровое австрийское побережье южнее Фиуме по большому счету так и осталось не освоенным Габсбургами. Далмацию отделяет от остального континента гряда Динарских гор. Там и сейчас транспортная инфраструктура не слишком развита, а полтора века назад в Спалато (Сплит), Зару (Задар), Рагузу (Дубровник) без риска и напрасной потери времени можно было добраться почти исключительно морем. Эти города веками существовали в сонной изоляции, будучи теснее связанными с итальянской культурой, чем с собственной новой метрополией. Искусства и ремесла расцветали в Далмации по-венециански, не по-габсбургски. Понимая это, Франц Иосиф старался править здесь без излишней опеки, предоставив значительные политические права и большие хозяйственные преференции составлявшему всего 3 % населения итальянскому меньшинству, из которого и выходили местные управленческие кадры. Приморские славяне, что сербы, что хорваты, были куда более смирными, чем их всегда готовые к борьбе и бунту соплеменники с Военной границы, – ловили рыбку, возделывали лозу, не роптали.

Аббация (Опатия). Фото 1906 года.

Для Вены и Будапешта это была пусть и своя, но очень далекая страна. В экзотическую и прекрасную Далмацию изредка забредали (вернее, заплывали) европейские путешественники, один из которых, французский этнограф Шарль Диль, в начале ХХ века оставил интересные описания этих краев. “Страна кажется дикой, поездка малопривлекательной, поле исследования бедным и ограниченным, – сетовал Диль, с ностальгией парижанина напоминая читателям о том коротком периоде, когда Далмация была частью наполеоновских Иллирийских провинций. – Конечно, эта терпкая и суровая земля, эта узкая береговая полоса, стиснутая между горами и морем, не обладает легким изяществом и соблазнительностью своей соседки Италии, но зато она менее банальна, не столь опошлена толпой туристов и сохраняет привлекательность несколько заброшенных древностей”. Дилю не откажешь в научной добросовестности: он с похвалой отзывается и о прилично налаженной австрийской системе администрирования, и об археологических раскопках, предпринятых императорскими археологами. Но в сонных и знойных далматинских буднях наблюдательный француз уловил то смутное напряжение, которого, должно быть, не чувствовали курортники в Ровиньо, Аббации и окрестностях Триеста: “Австрийский кризис сейчас острее, чем когда-либо; слышны разговоры о будущем Австрии, и перед лицом таких вопросов мне кажется небесполезным знать, что думают южные славяне, будущее которых является одной из важных составляющих австрийского вопроса”.

После Первой мировой Италия получила в свое распоряжение значительную часть австрийского Приморья. Как и любая новоинтегрированная территория, Триест старательно выставляет напоказ символы своего итальянского патриотизма. Главная площадь, пустынная и огромная, размером с футбольное поле (равных ей по размерам нет во всей Италии), бывшая Большая, именуется Piazza dell’Unità d’Italia , Итальянского Единства; самая элегантная набережная носит название Третьего Ноября. В этот день 1918 года, когда Австро-Венгрия уже распадалась, в порту Триеста пришвартовался итальянский эсминец Audace , вестник новой власти. Из веками сохранявшего торговые привилегии императорского города, из столицы австрийской Ривьеры Триест стал центром итальянской области Фриули-Венеция-Джулия.