Екатерина Мишаненкова - Шерлок Холмс

Кроме того, известно, что Мориарти автор как минимум двух талантливых научных работ: уже упомянутого трактата и книги «Движение астероидов», о которой в «Долине ужаса» Холмс говорит как о «затрагивающей такие высоты чистой математики, что, говорят, не нашлось никого, кто мог бы написать о ней критический отзыв».

Мориарти «очень тощ и высок. Лоб у него большой, выпуклый и белый. Глубоко запавшие глаза. Лицо гладко выбритое, бледное, аскетическое… Плечи сутулые… голова выдается вперед».

А вот с именем Мориарти вышла некоторая накладка — в «Пустом доме» Холмс называет его Джеймсом, но в «Последнем деле Холмса» так же именуется брат профессора, полковник Мориарти. Вероятно Конан Дойл просто ошибся, но его ошибка как обычно породила множество догадок и предположений, вплоть до того, что Джеймс-Мориарти — это фамилия обоих братьев.

Художника узнают по манере. Это работа Мориарти.

Вероятно, Мориарти, как и другие герои Конан Дойла, собирательный образ. Однако основным его прототипом по мнению большинства исследователей является Адам Уорт. Во всяком случае, это именно он имел прозвище «Наполеон преступного мира».

Адам Уорт родился в семье немецких евреев, эмигрировавших в США. Математиком он не был, но это не помешало ему стать гениальным организатором. Он спланировал и осуществил немало громких ограблений и побегов из тюрем, держал в Париже подпольное казино, занимался подделками чеков, а на пике своей карьеры создал мощную преступную сеть, которой управлял через посредников, поэтому никто из работавших на него грабителей не знал его и не мог его выдать. Здесь стоит вспомнить, что говорил о Мориарти Холмс: «Сам он действует редко. Он только составляет план. Но его агенты многочисленны и великолепно организованы».

В 1892 году Адам Уорт все-таки попался, но удалось доказать его участие лишь в одном ограблении, поэтому он получил только семь лет и через четыре года вышел за хорошее поведение. К тому времени его преступная организация развалилась, и вскоре он сам решил «завязать». В 1901 году он через посредничество детективного агентства Пинкертона обменял украденный 25 лет назад портрет герцогини Девонширской кисти Гейнсборо на 25 тысяч долларов и ушел на покой. Сын Адама Уорта стал сыщиком в агентстве Пинкертона.

Замечательный противник. Холоден как лед, голос бархатистый, убаюкивающий, как у ваших модных консультантов. И ядовит, будто кобра. В нем чувствуется школа — настоящий аристократ преступного мира. Такой предлагает вам небрежным тоном послеполуденную чашечку чаю, а вы ощущаете за этой небрежностью смертельную злобу.

Еще один «сквозной» злодей, появляющийся больше чем в одном произведении — это полковник Моран, «бывший офицер Индийской армии ее величества и лучший охотник на крупного зверя», дважды едва не убивший Шерлока Холмса.

В досье Холмса о нем написано: «Моран Себастьян, полковник в отставке. Служил в первом саперном бангалурском полку. Родился в Лондоне в 1843 году. Сын сэра Огастеса Морана, кавалера ордена Бани, бывшего британского посланника в Персии. Окончил Итонский колледж и Оксфордский университет. Участвовал в кампаниях Джовакской, Афганской, Чарасиабской (дипломатическим курьером), Шерпурской и Кабульской. Автор книг: «Охота на крупного зверя в Западных Гималаях» (1881) и «Три месяца в джунглях» (1884)… Самый опасный человек в Лондоне после Мориарти».

Моран и Мориарти — звенья одной преступной цепи, но в оценке их связи Конан Дойл допускает некоторые разночтения. В «Пустом доме» Холмс говорит о Моране как об убийце высшего класса, к услугам которого изредка прибегает Мориарти. Но в «Долине ужаса» он же утверждает, что Моран — начальник штаба Мориарти, получающий за свою «работу» шесть тысяч фунтов в год — больше чем зарабатывал британский премьер-министр.

Другие члены этой преступной организации упоминаются лишь эпизодически и оцениваются Холмсом как пешки: «Мориарти держит своих подопечных прямо-таки в железных тисках. Введенная им дисциплина ужасна. Единственное наказание в его кодексе — смерть».

Есть такие деревья, которые растут нормально до определенной высоты, а потом вдруг обнаруживают в своем развитии какое-нибудь уродливое отклонение от нормы. Это часто случается и с людьми.

Время от времени становится популярным миф, что Холмс — большой неряха. Частично это заблуждение держится на словах доктора Ватсона в «Обряде дома Месгрейвов»: «Это было самое беспорядочное существо в мире, и его привычки могли свести с ума любого человека, живущего с ним под одной крышей».

Многие помнят, что Холмс «держит свои сигары в ведерке для угля, табак — в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином». А уж о том, что когда ему хотелось пострелять, «он, усевшись в кресло с револьвером и патронташем, начинал украшать противоположную стену патриотическим вензелем «V. R.», выводя его при помощи пуль» помнят все поклонники великого сыщика, потому что мало какая экранизация обходится без этого эффектного эпизода.

Кроме того, Ватсон писал: «Комнаты наши вечно были полны странных предметов, связанных с химией или с какой-нибудь уголовщиной, и эти реликвии постоянно оказывались в самых неожиданных местах, например, в масленке, а то и в еще менее подходящем месте…» Да и образ жизни Холмса был далек от упорядоченности: «Приливы кипучей энергии, которые помогали Холмсу в замечательных расследованиях, прославивших его имя, сменялись у него периодами безразличия, полного упадка сил. И тогда он по целым дням лежал на диване со своими любимыми книгами, лишь изредка поднимаясь, чтобы поиграть на скрипке».

Иногда на меня находит хандра, и я по целым дням не раскрываю рта. Не надо думать, что я на вас дуюсь. Просто не обращайте на меня внимания, и это скоро пройдет.

«Больше всего мучили меня бумаги Холмса, — говорит Ватсон в «Обряде дома Месгрейвов». — Он терпеть не мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с делами, в которых он когда-либо принимал участие, но вот разобрать свои бумаги и привести их в порядок — на это у него хватало мужества не чаще одного или двух раз в год… Из месяца в месяц бумаг накапливалось все больше и больше, и все углы были загромождены пачками рукописей. Жечь эти рукописи ни в коем случае не разрешалось, и никто, кроме их владельца, не имел права распоряжаться ими».