Олег Будницкий - Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

Похожие мотивы присущи и ивритоязычной берлинской литературе. Экспрессионистская поэзия полна описаний Берлина – современного мегаполиса, кипящего жизнью, – глазами героя – восточноевропейского еврея, которого этот город пугает, отталкивает и одновременно влечет к себе и который остается этому городу чужим. Город жесток, пуст, опасен, развратен – и все равно интересен и привлекателен. По сути, это часто встречающееся в символистской поэзии описание большого города, проникнутое антиурбанистическим пафосом. В поэме Довида Шимоновича «Сон в зимнюю ночь» («Холем лейл хойреф», совр . «Халом лейл хореф») герой – бедный еврейский студент – подавлен городской суетой, толпами людей на улицах, – и город представляется ему индустриальным чудовищем, огромным грязным каменным мешком, в котором невозможна какая бы то ни было жизнь. В то же время город – вместилище пороков, разврата и соблазнов 723.

И еще одна черта объединяет идише-и ивритоязычную литературу, в данном случае прозу: оказавшись в Берлине, писатели обращаются к восточноевропейской действительности. В первом произведении Ш.Й. Агнона, опубликованном в Берлине – рассказе «И распрямится согбенный» («Ве-ѓойо ѓе-окойв ле-мишойр», совр . «Ве-ѓайа ѓе-аков ле-мишор»), – автор помещает события в свой родной город Бучач. Рассказ представляет собой интересный синтез двух противоборствующих тенденций в идишской культуре: повествование насыщено хасидскими мотивами, однако фабула рассказа заимствована у просветительского идишеязычного писателя Айзика Меира Дика (из рассказа «Дер йойред», 1855). Восточноевропейской действительности посвящены и межвоенные берлинские произведения Агнона – «Повесть писца» («Агудес ѓа-сойфер», совр . «Агадат ѓа-софер», 1918), «Отверженный» («Ѓа-нидех», совр . «Ѓа-нидах», 1923), новеллы, на основе которых в 1931 году будет написан роман «Свадебный балдахин» («Ѓахнусес-кале», совр . «Ѓахнасат-кала») 724.

Расцвет русско-еврейской культуры в Берлине, в том числе и культуры на еврейских языках, оказался кратковременным. Резкое вздорожание жизни после кризиса 1923 года привело к ликвидации многих издательских и художественных проектов, по большей части эмигранты – деятели культуры мигрируют дальше – кто на запад, кто на восток.

Многие идишисты – Бергельсон, Кульбак, Квитко, Дер Нистер, Штиф – переезжают в Советский Cоюз. Во-первых, СССР представлялся тогда страной, в которой перспективы развития культуры на идише были больше, чем где бы то ни было еще в Европе. Во-вторых, возвращение на родину происходит под влиянием критики со стороны деятелей идишской культуры, оставшихся в Восточной Европе. Перец Маркиш и Мейлах Равич, находившиеся в Варшаве, обвиняли берлинских идишистов в стремлении к легкой доле и к большим деньгам, в предательстве тех, кто остался создавать еврейскую культуру на родине: «Дезертир тот, кто сидит в “Романишес кафе” и смотрит издалека, как мы здесь тащим телегу нашей культуры» (М. Равич), «Еврейская культура умирает среди бела дня на руках опустевших улиц и разрушенных городов, и последняя стена Храма уже охвачена огнем – что же делают первосвященники? Они едут в Берлин промышлять (“бизнесн”) новый еврейский народ, новую еврейскую культуру, утаптывать новую территорию для еврейского духа» (П. Маркиш) 725. Другие уезжают на запад, прежде всего – в соседнюю Францию: Рохл Вишницер, Шагал, Г. Свет…

Место гебраистского центра в середине 1920-х годов Берлин уступает Палестине: туда перебираются Агнон, Бялик, Равницкий, Черниховский, З. Шнеур, двуязычные поэты У.Ц. Гринберг и Д. Гофштейн, З. Рубашов.

Представители русскоязычной культуры отправляются в Советский Союз или в страны Балтии (в зависимости от идеологической эволюции) – или дальше на запад, в ту же Францию.

Настолько «концентрированной», как в берлинскую эпоху, русско-еврейская культурная жизнь в эмиграции уже не будет.

Одной из ключевых и, на наш взгляд, недооцененных фигур русско-еврейской эмиграции в Берлине, человеком русской культуры и двойного, русско-еврейского сознания был Алексей Александрович Гольденвейзер (1890 – 1979). Его биография не написана, литературное и эпистолярное наследие не опубликовано 726, в литературе об эмиграции он упоминается, но как-то всегда между делом, чаще всего в связи с В.В. и В.Е. Набоковыми 727, которым он оказывал юридические услуги и с которыми состоял в переписке с 1930-х годов.

Во-первых, это объясняется тем, что большая и наиболее интересная часть его колоссального архива находится в Бахметевском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке. Архив Гольденвейзера был не слишком доступен для российских исследователей и, видимо, не слишком интересен для исследователей иностранных, за исключением набоковедов. Во-вторых, Гольденвейзер, в отличие от многих деятелей эмиграции, мало чем успел проявить себя на родине. Точнее, проявить-то проявил, но не был среди главных героев эпохи. В-третьих, Гольденвейзер был больше «общественником», чем политиком, а такие люди почему-то не в чести у историков. К тому же он был человеком частным, нигде никогда не служил, не рвался как будто на первые роли. Он много печатался, но, как правило, на преходящие темы, да к тому же не всегда в самых популярных изданиях. Гольденвейзер прежде всего был деятелем , одним из тех людей, которые сумели в эмиграции «пробиться», сохранить профессию, обеспечить достойный уровень жизни семье, доказать свою состоятельность. И при этом не забывать о других, о тех, кто нуждается в помощи. И работать в различных благотворительных и профессиональных эмигрантских организациях – без лишнего шума, но по возможности эффективно.

И, наконец, последнее, но для историка, может быть, наиболее важное: Гольденвейзер, не ставя себе такой цели, невольно сыграл роль хроникера русско-еврейской эмиграции. Его огромная переписка, по меньшей мере десятки статей отражают труды и дни, надежды и разочарования странников ХХ века – российских беженцев – на протяжении почти 60 лет. Возможно, Бог не дал Гольденвейзеру большого таланта, но, несомненно, дал ум и наблюдательность. Его размышления о реалиях немецкой и американской жизни всегда интересны. Не менее интересен анализ того, что происходило на родине. Это был предмет, занимавший эмигрантов до последних дней, даже тогда, когда они уже понимали, что обратно им никогда не вернуться.

А теперь – по порядку.

Алексей Гольденвейзер прожил долгую, почти 90-летнюю жизнь. Ему пришлось пережить три революции, две мировые войны, две эмиграции. Жизнь выходца из известной киевской еврейской семьи распалась как бы на три части – российскую (1890 – 1921), германскую (1921 – 1937) и американскую (1937 – 1979). Алексей Гольденвейзер известен гораздо меньше, чем его отец и старшие братья – родные и двоюродный. Между тем для историка русско-еврейской интеллигенции вообще и русско-еврейской эмиграции в особенности именно жизнь и деятельность Алексея Гольденвейзера, адвоката, журналиста и «общественника», представляет наибольший интерес. Настоящая глава посвящена «берлинской остановке» на пути Гольденвейзера-младшего из Киева в Нью-Йорк.