Олег Будницкий - Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

«Заменить его будет очень трудно, – сетовал Гольденвейзер в сентябре 1938 года. – Я очень рад, что моя инициатива по привлечению его к нашему делу оказалась столь правильной. Хотя кой-кто мне на него и жаловался, но все же, как говорит Смердяков: “с умным человеком всегда поговорить приятно”. Он сумел войти в дело и фактически им управлять, а также информировать Вас толково и исчерпывающе. – Всеобщего постепенного разъезда из Берлина нужно было ожидать, но, по-видимому, этой осенью уезжает сразу большая порция и придется приноровить характер будущей работы к полному безлюдью. Привлечение Розенберг я считаю правильным. Русская служащая ее заменить не может, хотя бы потому, что таковую не примут на службу в общину, между тем нам необходимо сохранить и углубить связь с общиной, как несменяемой инстанцией. – Гольденберг, а если он откажется – Зайцев, конечно, смогут давать юридические советы, но едва ли так скоро освоятся с делом во всей его полноте, как это было с Фрумкиным. Еще хуже будет, если из их привлечения почему-либо ничего не выйдет. Прямо не знаю, к кому тогда обратиться» 871.

Неясно, кто и почему жаловался Гольденвейзеру на Фрумкина. Возможно, это был другой его постоянный корреспондент, Б.И. Элькин. Уже после окончания войны Элькин, рассуждая в одном из писем о Германии и об отношении к ней русских эмигрантов, вспомнил Фрумкина, которого назвал «зловещим».

«В общей политике он до революции был всегда “левым”, – писал Элькин, – агитировал в еврейской среде против кадетов, против планов мирного преобразования России; в 1917 году он был членом Советов рабочих депутатов и агитировал против Временного Правительства первого состава. После большевистской революции, переехав в Германию, он был неутомимым пропагандистом германофильства. Впрочем, уже и до революции, а с особенной настойчивостью после революции он в еврейскойполитике всегда пропагандировал одну мысль: на Германию должны евреи возложить все свои упования, Германии они должны отдать все свое доверие» 872.

Возможно, «германофильством» объясняется то, что Фрумкин задержался в Берлине столь надолго, хотя при его связях вполне мог уехать вскоре после прихода нацистов к власти. Заметим, что по отношению к Германии Гольденвейзер в конце 1930-х годов был скорее ближе к Фрумкину, чем к Элькину. Он и сам «досидел» в Берлине до конца 1937 года. Гольденвейзер, несмотря на приходящие едва ли не каждый день сообщения о радикализации нацистского режима, все еще считал сообщения газет преувеличенными. В особенности это касалось газет эмигрантских, точнее, самой читаемой газеты русской эмиграции:

Я не совсем согласен с точкой зрения «Посл[едних] Новостей», – писал он Тейтелю вскоре после подписания мюнхенского соглашения, – хотя и посылаю статьи в эту газету. Нужно стараться освободиться от пристрастий и личных раздражений и обид – пытаться смотреть на события глазами летописца. И пуще всего нужно избегать соблазна стать «анти-Гитлером», т.е. начать относиться к Гитлеру и к немцам так, как Гитлер относится к евреям 873.

К расчленению Чехословакии Гольденвейзер отнесся философски и даже «с пониманием». Гораздо больше его волновало положение беженцев:

Меня не очень трогает вопрос о том, принадлежит ли Карлсбад чехам или немцам, – я думаю, что чехи не имели на него никакого морального права. Не трогает меня и то, что чехи из союзников сов. России превратились в союзников Германии. «История рассудит, кто прав и кто виноват», как сказал в своей прощальной речи Бенеш. – Но я в ужасе от мысли о страданиях новых беженцев и новых меньшинств, на спинах которых выносятся все эти исторические споры. Положение в самой Германии становится также нестерпимым. Сегодня пришли сообщения о безобразиях, творимых поляками и немцами с польскими евреями, жившими в Германии. Хотя сегодня же есть какие-то намеки на облегчения въезда беженцев в Англию и т.д., а также на шаги Лондонского беженского комитета, – но все это жалкие капли в море человеческих страданий. Стыд и позор 874.

Удивительным образом Гольденвейзер не видел (точнее, не хотел видеть) связи между внешнеполитической экспансией Германии и усилением преследований евреев внутри страны. Политика «умиротворения» на самом деле не умиротворяла Гитлера, а показывала, что с западными демократиями можно не слишком считаться: если они «сдали» Чехословакию, то что уж говорить о немецких евреях или тем более евреях русских – группе, едва заметной на политической доске Европы. Через месяц после цитированного выше письма Гольденвейзера в Германии произошел организованный нацистами крупнейший еврейский погром, за которым закрепилось едва ли не издевательское название «хрустальной ночи».

В начале декабря Гольденвейзер писал Тейтелю:

Мы получили Ваше письмо от 20 ноября и очень рады, что Ваш день рождения – ставший за эти годы общим праздником для неисчислимого количества друзей и «приемных детей» Ваших – был в этом году отпразднован достойным образом. Жаль, что этот для нас всех радостный день совпал с самым ужасным моментом в истории гитлеровских преследований несчастного немецкого еврейства. Впервые г[оспо]да наци откровенно восприняли большевистские методы: контрибуции, массовые аресты заложников, террор. Конечно, большевизм был и есть несравненно более кровавым, да и ужаснее по неизмеримо большему числу объектов преследования (этого не следует забывать только потому, что в Германии преследуют евреев, а в Сов[етской] России как раз евреев как таковых пока не преследовали), – но от Германии, да еще в минуту громадных успехов и головокружительных перспектив, ничего подобного нельзя было ожидать. Очевидно, есть какой-то роковой закон, которому подчинены все революции, – они должны приводить к неудержимому радикализму и к насилиям. В данном случае особенно возмущает то, что все проделывается с немецкой систематичностью и основательностью (я получаю немецкое «Собрание Узаконений» и ужасаюсь, читая все средневековые распоряжения, изложенные по всем правилам современной законодательной техники). Ужасно и то, что ЛОЖЬ – ставшая основой всех диктатур и их пропаганды – доведена в Германии до самого неслыханного цинизма сверх-лжецом и сверх-наглецом Геббельсом 875.

Гольденвейзер – да и мало кто среди его современников – вряд ли мог себе представить, что «хрустальная ночь» – лишь преддверие самого ужасного в истории немецкого (и не только немецкого) еврейства. И в еще меньшей степени он мог себе представить, что большевики, точнее Красная армия, станут спасителями остатков европейского еврейства. Русской эмиграции, в особенности ее еврейской части, еще предстояло расколоться по вопросу об отношении к советской власти. Но до 1945 года было еще далеко.