Олег Будницкий - Русско-еврейский Берлин (1920—1941)

Иногда, если нацистам был нужен специалист, они закрывали глаза на его происхождение. Так, жена писателя В.В. Набокова Вера Евсеевна, урожденная Слоним, подрабатывала иногда переводами или французской стенографией. Когда одному из германских министерств потребовалась стенографистка для ведения записей во время международного съезда производителей шерсти, то на слова Веры Евсеевны, что она работу выполнить может, но ведь она еврейка, последовал ответ: «Что вы, какое это имеет значение?» Между тем в съезде участвовали четыре нацистских министра. «Съезды эти, – по ее воспоминаниям, – платили очень хорошо и за часы стенографирования и за часы расшифровывания того, что было записано». Это было как будто «на заре» нацистского режима. В 1935 году В.Е. Набокова вновь пошла служить, на сей раз на промышленное предприятие («инженерный концерн») по иностранной корреспонденции. Однако была вынуждена уйти, когда нацисты «вытеснили хозяев-евреев» 847. Из Германии Владимир Набоков уехал в январе 1937 года, Вера – в мае того же года 848.

В чем-то сходный опыт был у другой Веры – Лурье. В 1937 или 1938 году она получила от Управления просвещения разрешение на преподавание русского языка. Специальное разрешение требовалось потому, что она не имела аттестата об окончании школы. Однако же аптекарь, который хотел брать у нее уроки, спросил Лурье, арийка ли она. Случай был «сложный» – Лурье была чистокровной еврейкой, однако, поскольку ее отец принадлежал к евангелической церкви, она воспитывалась в христианской традиции 849. «Я посоветуюсь с партией», – сказал аптекарь и на следующий урок не явился 850.

На пять лет «задержался» в Берлине известный философ С.Л. Франк. Несмотря на свое православие, он уже в апреле 1933 года был отстранен от преподавания в Берлинском университете, лишившись единственного регулярного заработка. «Немногие источники, освещающие биографию Франка за 1933 – 1937 годы, – пишет В.В. Янцен, – …полны безрадостных картин материальных бедствий и одиночества как в русской, так и в немецкой среде, перемежающихся с попытками хоть как-то улучшить материальное положение семьи за счет выездных докладов и публикаций в швейцарских, голландских и немецких газетах и журналах. Образ Берлина, как “пустыни”, в которой он живет “отшельником”, наиболее емко передает самоощущение Франка того времени» 851.

Что же удерживало Франка в Берлине, на что он жил, в конце концов?

Янцен замечает, опираясь на переписку Франка того времени с его учеником, философом Д.И. Чижевским, что вынужденное «отшельничество» Франка в берлинской «пустыне» не следует понимать буквально. В «пустыне» находились отдельные «островки» общения – Русский академический союз, Русская православная церковь, Институт славистики. К «оазисам» той же пустыни Янцен относит немецкие религиозные общества, организовывавшие для Франка выездные доклады, и немецкие же религиозные журналы, печатавшие его статьи и публиковавшие рецензии на его новые работы. В 1934 году Франк участвовал в работе VIII Международного философского конгресса в Праге. Благодаря этим «островкам» и «оазисам» «жизнь в Германии до 1937 г. не казалась ему абсолютно беспросветной и бессмысленной».

«Вопрос о причинах, заставивших Франка остаться в нацистской Германии до конца 1937 г., и его “круге общения” в эти годы пока остается малоисследованным, а основные освещающие его источники – неизданными. Это заставляет некоторых исследователей просто выкидывать из его биографии целое пятилетие. Ведь все эти “островки” и “оазисы” общения настолько контрастируют с общеисторической обстановкой в Германии, что кажутся почти невероятными и – при невольно напрашивающемся сравнении с судьбами русских мыслителей в советской России – “иррациональными”», – заключает Янцен 852.

На самом деле ничего невероятного не происходило. Нацисты устанавливали контроль над различными сферами общественной жизни и экономики постепенно, так же как постепенно усиливали нажим на евреев с целью их выдавливания из Германии. То, что нацисты в конечном счете перейдут к истреблению евреев, вряд ли кому-нибудь могло привидеться в начале или середине 1930-х годов даже в кошмарном сне.

Перейдем, однако, от знаменитостей к человеку обыкновенному, чье положение было, видимо, типичным для русских евреев, в особенности не слишком молодых. Сведения «из первых рук» мы можем найти в письмах Михаила Мульмана. Ему было за 70, он был юристом, точнее, безработным юристом. Мульман получал маленькое пособие по безработице (6,25 марки в неделю), помощь продуктами от местной еврейской общины и ежемесячную денежную помощь (поступавшую, впрочем, нерегулярно) из Берлина, т.е. от тейтелевской организации, о которой будет сказано ниже (непосредственно деньги поступали от некоего Винтера). К задержкам переводов из Берлина Мульман относился философски, предполагая, что они вызваны «отсутствием возможности послать». Мульман был «морально угнетен страшно» отсутствием работы, хотя бы и бесплатной. Единственным исключением были переводы для казачьего ансамбля, отправлявшегося на гастроли в США. Но эта работа заняла лишь несколько дней. Любопытно, что Гольденвейзер, видимо не имевший возможности перевести деньги (или самих денег), отправил Мульману почтовые марки, которые тот намеревался продать коллекционерам 853.

«Ввиду лишения врачей и адвокатов практики количество претендентов на зимнюю помощь значительно увеличится, а средства общества по той же причине должны несомненно значительно сократиться. С другой стороны, ввиду выселения польских граждан на родину, сократится и надобность оказывать многим бедным из Польши зимнюю помощь. В ноябре месяце начнется регистрация всех иностранцев. Кому будет дано разрешение на дальнейшее пребывание в Германии, покажет ближайшее будущее», – рисовал далеко не радужные перспективы дрезденский корреспондент 854.

Процитированный фрагмент весьма показателен. Люди, во всяком случае корреспондент Гольденвейзера, привыкли к ненормальным обстоятельствам и совершенно хладнокровно рассуждали о перспективах помощи со стороны еврейской общины в зависимости от числа лишившихся права заниматься профессиональной деятельностью и, с другой стороны, высылаемых из страны. Это стало бытом, как бы «нормой». В то же время Мульман как будто опасался перспективы вынужденного отъезда из Германии. Он был немолод, здесь приспособился к жизни, а что будет в другой стране, где его также явно не ждали и где в его возрасте и при «сомнительной» интеллигентской профессии вряд ли можно будет найти средства к существованию, было неизвестно.

Итак, некоторые русские евреи не спешили покидать Германию. Однако даже самым лояльным по отношению к Германии иммигрантам, причем без особой логики, могли неожиданно «указать на дверь». Точнее, очередность высылки евреев, которых нацисты намеревались изгнать из страны, не всегда была понятной. «Германофил» Г.А. Ландау «вдруг получил приказ Гестапо выехать из Германии в 3 дня» 855. И.А. Британу предписали было покинуть пределы Германии до 10 апреля 1938 года, но затем дали отсрочку. «Однако до сих пор визы сюда получить не удалось, несмотря на хлопоты с трех сторон», – сообщал Гольденвейзеру из Парижа И.В. Гессен, державший руку «на пульсе» берлинских событий. Зато Ландау удалось обосноваться в Риге, «получить рабочую карточку и использовать ее для сотрудничества в “Сегодня”» 856.