Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Немцы открыли нашу дверцу, направили на нас автоматы, стали кричать: «Вэк, вэк!» Выгнали нас на улицу, где уже стояли несколько наших соседей. Образовали группу и погнали под дулами автоматов за Ушакову балку, туда, где сейчас улица Макарова.

Немцы отпустили стариков, женщин и детей. Мама быстро сварила какой-то суп и послала меня с водой кормить и поить папу. Я прихожу, а там никого уже нет, нет и проволоки. Вместо этого на этом месте стоит походная кухня, и румыны варят мамалыгу. Дело в том, что вместе с немцами город штурмовали румынские войска – им за это на разграбление дали два дня. Они ходили по домам и все, что им приглянулось, забирали. Мамалыгу варили с абрикосами. Радостно меня встретили, что-то лопотали. Увидели мой суп, вылили его на землю, а мне полную кастрюльку дали этой мамалыги. Хлопали меня по плечу. Я ведь ничего не понимала, но разобрала, что они приглашали приходить к ним.

Возвращаясь домой, я увидела наклеенные на электрических столбax листы. Это был отпечатанный на русском языке приказ № 1 коменданта города Севастополя. Первым пунктом (пишу по памяти) было: «За каждого убитого немца будет убито 100 русских». Пункт № 2: «За каждого убитого русского будет убито 10 татар». Якобы татары хотели всех русских убить, чтобы остались только они сами, – об этом говорили соседи. Оказалось, что в нашем квартале еще остались несколько семей, которые, как и мы, сидели в «щелях» или штольнях. Из штолен уже 2 июля стали возвращаться люди. Что стало с нашими мужчинами, нам никто объяснять не стал. Идти было некуда. Власти как таковой еще не было.

Два или три дня я ходила к румынам за мамалыгой, а когда пришла к ним 5 июля, то никаких румын уже не было – там теперь стояла какая-то немецкая часть. А у меня была пол-литровая банка, я ведь пошла за мамалыгой. Вдруг ко мне подходит (как мне тогда казалось) немолодой полноватый невысокого роста немец. Что-то дружелюбно мне говорит. Что уж я говорила, не помню. Он взял мою баночку и ушел. Приносит мне немецкий котелок (плоский) с супом, а к баночке моей приделал ручку из веревки, и в ней полбанки чечевицы с тушенкой. До этого я никогда не видела и не ела чечевицы. И он тоже пригласил меня приходить. Как его звали, я не помню (хотя он мне говорил). Дня два или три я ходила к нему одна. В эти дни немец мне что-то подолгу рассказывал, показывал довоенную фотографию, где он был с женой и двумя детьми: мальчиком и девочкой. Я не помню, кто из них был старше. Так старший писал ему письма, а тот, кто младше, – присылал посылки.

Возвращаясь домой, я увидела наклеенные на электрических столбax листы. Это был отпечатанный на русском языке приказ № 1 коменданта города Севастополя. Первым пунктом (пишу по памяти) было:

«За каждого убитого немца будет убито 100 русских». Пункт № 2: «За каждого убитого русского будет убито 10 татар».

Помню ночь с 7 на 8 июля. Разбудила меня мама и сказала, чтобы я пошла и привела какую-нибудь пожилую женщину, так как она рожает. Была очень темная ночь, кругом одни развалины. Даже не были очищены дорожки для прохода. Я карабкалась по камням и кричала: «Люди добрые, помогите!» Но вокруг была тишина. Так я дошла до улицы 25-го Октября, то есть до Малахова кургана, завернула на улицу Островского и пошла обратно. Кричать не переставала. И где-то, не доходя до улицы Горького, из какого-то дома (ночь – темень) вышла старушка: «Чего кричишь, девочка?» Говорю, что мама рожает и надо помочь. Она тут же пошла со мной. Пришли, мама стоит на камнях у кровати и кричит. Женщина заставила меня разжечь печку, вскипятить воду, нашли ножницы, чистую простыню она порвала на пеленки и подгузники. Как долго это длилось, не знаю, часов не было. Чуть рассвело, мама стала кричать сильнее, женщина бросилась к ней, а мама меня заставила отвернуться. Потом я услышала крик ребенка. Женщина обрезала пуповину, завернула ребенка (это был мальчик), дала мне. И ушла. Мама легла на кровать, отвернулась и заснула. Я уложила мальчика в деревянное корыто и тоже немного поспала. Мальчик стал плакать. Мама сказала, чтобы я шла и искала ее родную сестру Нину Лаврентьевну Струкову, которая была в блокаду в штольнях. Я стала спрашивать тех, кто был в штольнях, о Нине (она 1923 года рождения). Они сказали, что она с родственниками, кажется, уже ушла домой.

Сразу же после прихода немцев в первые дни горели склады с продовольствием. Я ходила к ним – там было много муки, не сгоревшей, но облитой керосином. Видимо, те, кто жил поближе, смогли забрать то, что было не облито, но нам, детям нашей улицы, взять ничего уже не удалось.

Жили они до войны на улице Корабельной. Я нашла Нину во дворе, она пришла вместе со мной и стала купать мальчика в слабом растворе марганцовки. Она тогда была влюблена в Жору – моряка, и сказала, что братика будем звать Жорик. Мама сказала, что у нее нет молока, а ребенка надо кормить. Нина меня послала в дом за Малаховым курганом (где я собирала весеннюю зелень), там, по слухам, жила бабка с козой. Я пошла и нашла бабушку с белой козой, и она мне бесплатно давала ежедневно 0,5 л козьего молока, которое я должна была пополам с водой кипятить и давать младенцу. Но у меня ведь не из чего было поить ребенка. Я пошла в аптеку, которая находилась на углу улиц Рабочей и Комсомольской в одноэтажном домике. Там была квартира заведующего аптекой по фамилии Лордкипанидзе (как я запомнила), а жену его, по-моему, звали Натальей, русская, полноватая, – она работала там же провизором. Детей у них не было, они были добрые и отзывчивые люди. Они мне дали две бутылочки детские и две соски. Сами сделали и отверстия в сосках. Так что вечером того же 8 июля после купания мой братик уже сосал молоко. А у мамы начался понос, она совсем заболела, вставала только на горшок.

Сразу же после прихода немцев в первые дни горели склады с продовольствием. Я ходила к ним – там было много муки, не сгоревшей, но облитой керосином. Видимо, те, кто жил поближе, смогли забрать то, что было не облито, но нам, детям нашей улицы, взять ничего уже не удалось.

Числа 4-го или 5-го прошел слух, что на Подплаве (воинская часть) в Южной бухте, по дороге ниже Лазаревских казарм (учебного отряда), действует городской водопровод. Я взяла трехлитровый бидончик и пошла туда. У дороги под Учебным отрядом были две штольни, в которых находились раненые моряки: немцы ведь матросов не брали в плен, они всех убивали. Раненые не вышли (или не смогли), и эти штольни немцами были снаружи подожжены. Слышны были стоны, крики, проклятия. Мы спустились к Подплаву, много народу (десятка два) набирали воду из водопровода, чистую. И вдруг кто-то крикнул: «Смотрите, смотрите!» А недалеко по воде плыли головы – это мертвые тела. Немцы моряков, которые еще были живы, завязывали в мешки и бросали в воду, они тонули, а через два дня всплывали. Было жутко. Так говорили взрослые. Я больше никогда туда не ходила, пили нашу колодезную воду.