Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

С 1953 года начинается моя трудовая деятельность. Город восстанавливается. Пригороды – Павловск, Царское Село (г. Пушкин), Ломоносов – немцы загадили. Где-то были конюшни, где-то мастерские. Ох, что же вы, фашисты, натворили! И молодые комсомольцы – а я активная! – каждые выходные шли на восстановление города и музеев. Даже разбили Парк имени 10-летия комсомола, что на проспекте Обуховской Обороны!

После войны. Лиля Русакова (справа) с подругой

И самое приятное и неожиданное было в 1957 году, в праздник 250-летия Ленинграда, который город отмечал с опозданием в четыре года (вместо 1953).

Август 1951 г. Лиле Русаковой 18 лет

Я вместе с ленинградцами была награждена ПУБЛИЧНО медалью в память 250-летия Ленинграда. Мне 24 года. Для меня это и сегодня самая дорогая награда.

Р.Б.:

Во время войны я ребенком совершила два недостойных поступка:

1. В Новый год в Большедворской школе (пятый класс) Люська Кутузова меня обманула, сказав, что отличникам дают по два подарка, а я получила один.

И я пошла за вторым.

Калугин Иван Павлович (директор) спросил меня, получила ли я подарок (пряник, две конфетки и карандаш).

Я утвердительно ответила: «Да!» И он мне дал второй подарок. Когда я вошла в класс, Люська отняла его у меня с криком: «Обманули дурака на четыре кулака!» Я в растерянности.

2. А еще во время войны у нас в квартире квартировал уже стройполк. Начальник Лоскутов Василий Кузьмич. Придя домой из школы, я почувствовала запах сгущенки. Поискала, нашла открытую банку у Василия Кузьмича на шкафу. Подставила табуретку. И украла один глоток очень сладкого вкусного молока. Глаза увидели лежащего на диване Василия Кузьмича. Он делает вид, что спит. Я в ужасе! А дома тихо, мама не ругала! Я его спросила, отчего же он маме не рассказал. На что я получила ответ: «Я виноват в том, что не поделился с голодными детьми». И меня простил.

После войны в Ленинграде я жила у них, мы были как родные. И их сын Рэм в войну жил у нас, и еще Славка Калинин, его друг. У них матери-врачи тоже воевали, как и отцы. К сожалению, Рэм и Славка погибли – они глушили рыбу в речке Мга. А у Люськи Кутузовой вся родня погибла – прямое попадание бомбы в землянку. Ее тоже уже нет в живых, она умерла позже.

А с Калугиным Иваном Павловичем я тоже объяснилась, попросила прощения. И он меня тоже простил.

Спасибо всем.

Прислала Лариса Романовская

15 июня 1941 года мне исполнилось 6 лет, а через неделю, 22 июня, началась война. В это время моя семья находилась в Ленинграде, я ходила в детский сад. Уже к 10 июля немецкие войска вышли на подступы к Ленинграду с юго-запада, а с севера наступали финны. Блoкады ещё не было, но первая волна эвакуации была обьявлена. Ленинградских детей от ясельного до подросткового возраста было решено эвакуировать в начале июля.

Наталья с мамой Евдокией Ивановной

Наш эшелон отправлялся с Московского вокзала, у всех детей были сумочки с фамилией, необходимыми вещами и немного еды. По дороге на вокзал моя бабушка плакала и не раз проверяла, запомнила ли я наш ленинрадский адрес, имена и фамилии близких – мамы, отца, высланного в Мурманск как сына «врага народа», бабушки и дедушки.

На вокзале нас посадили в поезд, который, как потом оказалось, двигался в южном направлении навстречу наступающим немецким армиям. По-видимому, это было связано с неразберихой первых недель войны. Наш эшелон попал под бомбёжку и обстрел, были первые жертвы, несколько вагонов были разбиты и загорелись. Оставшихся в живых разместили в ближайшие села, куда стали привозить и раненых красноармейцев.

Продолжавшиеся бомбёжки, убитые, покалеченные – и цветущие школьные клумбы, сад около школы – всё это стало первым детским потрясением от первых дней войны. Моя бабушка, бывшая в то время на рытье оборонительных окопов и траншей, узнала о судьбе нашей группы эвакуированных детей, отпросилась на несколько дней и каким-то чудом сумела выхватить меня из нашей группы и вернуть в Ленинград. А вскоре, 8 сентября 1941 года, началась блокада Ленинграда. В этот же день немцы разбомбили и сожгли стратегические Бадаевские продовольственные склады.

Мы жили в рабочем районе Ленинграда, теперь это Невский район, недалеко от железнодорожного моста через Неву. В нашем доме располагался штаб по формированию народного ополчения, и наш район бомбили и обстреливали практически ежедневно. Сначала мы ходили в убежище, потом вообще перестали реагировать на сигналы тревоги – уже не хватало на это сил. В городе начался голод, прекратили работу водопровод, канализация, отопление. Наступило самое тяжёлое время – зима 1941–1942 года с сорокаградусными морозами.

Мне врезалось в память, как мы с мамой еле бредём от проруби с бидончиком воды, привязаным к детским санкам, натыкаемся и падаем на запoрошенный снегом труп женщины с маленьким ребёнком на груди.

Первым умер мой дедушка, известный в Ленинграде мастер по ремонту струнных инструментов. В ноябре погиб мой дядя, ушедший добровольцем в народное ополчение. Мы остались втроём: бабушка, мама и я. Мы сгрудились в маленькой комнате. В огне буржуйки сжигали книги, мебель – всё, что могло гореть и как-то согревать нас, варили «кисель» из дедушкиных запасов столярного клея, который быстро иссяк. В ноябре – декабре 1941 года норма суррогатного хлеба составляла 125 граммов на человека в день. Хлеб разрезали на маленькие кусочки и старались растянуть на целый день.

За водой ходили на Неву. К счастью, наш дом стоял в пятидесяти метрах от реки. Мама часто брала меня с собой; страшным впечатлением были умершие люди на лестничных клетках, на улице, по дороге на Неву. Мне врезалось в память, как мы с мамой еле бредём от проруби с бидончиком воды, привязаным к детским санкам, натыкаемся и падаем на запoрошенный снегом труп женщины с маленьким ребёнком на груди.

Мы спали втроём на одной кровати, согревая друг друга. И вдруг ночью мы с мамой испытали нечто вроде внезапного и сильного толчка, мгновенно проснулись – бабушка была мертва. А позже на полке у камина мы нашли горсть сухарей, которые бабушка тайно откладывала для нас из своего скудного пaйка, из 125 граммов хлеба.

Когда обстрелы заставали нас с мамой на улице по дороге за хлебом или водой, мама ложилась на меня и закрывала меня своим телом. Однажды меня легко ранило осколком в руку, в госпитале мне наложили швы. На кухне в госпитале дали тарелку супа и выдали кулёк картофельных очисток со словами: «Это для девочки». Из этих очисток мы сварили суп – и это был праздник.