Владимир Познер - Противостояние

В. ПОЗНЕР:Подобное практикуется сегодня?

СТИНГ:Нет, это незаконно, как и должно быть.

В. ПОЗНЕР:Вы много занимались спортом и добились неплохих результатов. И даже участвовали в национальных соревнованиях?

СТИНГ:Я бегал 100 метров, 200 метров и прыгал тройной прыжок. Стал вторым на чемпионате Англии, а до этого ни разу не проигрывал. В спринте ты либо лучший, самый быстрый, либо ты никто — никакой особой стратегии, специальной тренировки. Так что я решил быть музыкантом после этого.

В. ПОЗНЕР:«Либо лучший, либо никто…» Для вас важно быть лучшим? Это сыграло роль в вашей карьере?

СТИНГ:Да, я люблю конкуренцию, мне нравится соревноваться. В то же время в музыке не как в спорте — нет абсолютного победителя. Я люблю это, люблю побороться, но сейчас не страдаю, проигрывая, очень спокойно переношу поражения.

В. ПОЗНЕР:Вы преподавали английский язык в школе. И когда вас спросили: «Почему вы дальше не стали преподавать?», вы в шутку ответили: «Потому что в Англии учителям платят меньше, чем дворникам». А теперь давайте представим, что учителям платят очень много. Вы оставались бы учителем, если бы хорошо зарабатывали в этой профессии? Все еще были бы Гордоном Мэтью Томасом Самнером?

СТИНГ:Это же все очень гипотетически. Отказался бы я от своей нынешней работы, чтобы быть учителем? Нет. Стал бы, несмотря на хорошую зарплату, музыкантом? Да. Музыка была моим призванием. При этом я по-прежнему считаю, что учителям нужно платить больше. Я думаю, что одним из самых важных для общества дел должны заниматься лучшие люди, и, привлекая лучших, необходимо платить им.

В. ПОЗНЕР:Вы как-то сказали, что музыка рождается не в голове, что она возникает откуда-то. А плохая музыка тоже?

СТИНГ:Должно быть… Я всю жизнь — музыкант, но то, откуда именно она идет, по-прежнему остается для меня чудесной, захватывающей тайной. Думаю, идеальная музыка — это, вероятно, тишина, и мы, музыканты, на самом деле занимаемся созданием красивой рамки вокруг этого совершенства — тишины. Пятая симфония Бетховена начинается с одного такта тишины, не с первого… Одним из моих главных учителей был Майлс Дэвис. Все, что он не сыграл, столь же выразительно, как то, что он сыграл, оставляя место тишине.

В. ПОЗНЕР:Не так давно одна из ваших самых знаменитых песен «Fragile» была исполнена московским хором под управлением замечательного музыканта Владимира Минина. И он сказал, что его песня привлекла не только мелодией — просто он слышит, как певец думает вслух. Если говорить о музыке и о словах — что для вас является главным? Вы слышите некую мелодию или же вы услышали что-то, что-то прочитали, увидели что-то, и из этого рождается произведение?

СТИНГ:Нет никаких правил написания песен, есть много разных подходов. Можно начать со слов. В последнее десятилетие я предпочитаю метод, при котором сначала пишется музыка. Моя теория такова, что если ты правильно структурировал музыку, в ней уже есть содержание. Это абстрактное содержание, но в нем имеются начало, середина, развитие и конец. И моя работа — потом послушать эту музыку и сказать: «Что за историю ты мне тут рассказываешь? Кто это говорит?» То есть музыка разговаривает со мной в абстрактной форме. Моя задача — перевести это в историю, которую поймут люди, в характеры, в настроения, обозначить место действия. Это как слушать саундтрек фильма, который еще не снят.

В. ПОЗНЕР:Вернемся к «Symphonicities». Вы говорили, что решили выступать с симфоническим оркестром, в частности, потому, что никогда ничего подобного не делали. Для вас это принципиально важно — открывать что-то новое?

СТИНГ:Конечно. Мне скучно делать одно и то же раз за разом, и мне нужно постоянно менять формат того, что я делаю. Возможность поработать с симфоническим оркестром представляется не каждому — со многими авторами песен такого никогда не случалось. Поэтому я ухватился за нее обеими руками. И потом ты видишь, как твои песни взрослеют, становятся более зрелыми — благодаря чувству успокоения, которое дает оркестр. Это просто замечательно.

В. ПОЗНЕР:Кто-то спросил вас: «Считаете ли вы, что рок-н-ролл умер?» Вы ответили, что это вообще вас не интересует, что вас не интересуют ярлыки. Ваши внуки поймут вашу музыку?

СТИНГ:У меня нет гарантий этого. Надеюсь, да, они поймут своего деда. Я не могу знать и не особо задумывался над тем, как мои внуки станут меня воспринимать. Потомки не так важны для меня в работе. Вообще, ничто не гарантировано — кроме налогов и смерти, конечно.

В. ПОЗНЕР:Музыка, которую вы пишете, которую вы исполняете, — я не люблю это слово, но все-таки, — это поп-музыка, да? Это относительно новый способ влиять на людей. 100 лет тому назад нельзя было привлечь на стадион многотысячную толпу — это появилось после Второй мировой войны. Я очень люблю джаз. Но джаз никогда не привлекает такого количества людей. А сегодня поп-музыка собирает на стадионе семнадцать — двадцать тысяч человек. Почему это произошло, как вы думаете? И сколько это будет продолжаться? Это новый язык, который будет дальше жить? Может, он выражает то, что люди хотят сказать, но не знают, как это сделать?

СТИНГ:Музыка всегда делала это. Я уверен, музыку писали и в пещерах пятьдесят тысяч лет назад. Наличие технологий, позволяющих играть для ста тысяч на футбольном стадионе, — это новое явление. Но чувства — те же, что были всегда: музыка питает наши души, она нужна нам, чтобы выразить нечто эфемерное, неописуемое, таинственное.

В. ПОЗНЕР:Давайте скажу иначе. Представим, что через неделю состоится концерт, в котором лучшие оперные певцы и лучшие пианисты будут играть и петь Баха. Вы ведь не сумеете заполнить стадион… Музыка всегда что-то выражает, наши чувства, как правило. Но что-то специальное происходит, что-то особое — что именно?

СТИНГ:Понимаете, в мозгу два полушария. Одно воспринимает очень простые интервалы, самые простые ритмы и рифмы. Большая часть поп-музыки предельно проста. Другая часть мозга имеет дело с куда более сложными интервалами — джаз, симфоническая музыка. Если вы не откроете эту часть мозга для музыки, то и не сможете услышать ее как музыку — для вас она не будет благозвучной, красивой. Именно потому многие говорят: «О, ненавижу джаз, ненавижу эту серьезную музыку». Просто их мозг не открыт для нее. Чтобы понимать, любить ее, требуется образование. И терпение. Музыка на этом уровне сложна так же, как и переход на другой уровень рифм… Я принадлежу к поп-музыке, я стоял одной ногой в этом лагере, но иногда привносил в поп-музыку вещи, которые поначалу диссонируют и, возможно, сложны. И мне именно это нравится делать, я считаю это своей задачей, хотя стараюсь подходить к ее реализации тактично. Я в этом смысле все еще учитель, мне нравится знакомить людей с чем-то, что я нахожу полезным, что меня радует. Это моя работа.