Array Сборник статей - Неизвестная война. Правда о Первой мировой. Часть 1

А на восточном фронте дела шли все хуже и хуже. 24 августа: «Рассказывают, что на галицийском фронте стали часты сдачи в плен наших воинов, причина этому – утомление войной и неудачи. Сдача Киева возможна, немцы в 200 с небольшим верстах от него, а защищать его – нет или мало снарядов» [190]. 26 августа «потрясен был утром, прочтя газеты… о принятии государем на себя звания Главнокомандующего! Ужасно то, что около этого бездарного человека будет находиться вся та сволочь, которая дрожит за уходящую из рук бюрократов власть». 25 августа «всеобщий голос говорит, что перемена сделана крайне неудачно» [191]. Настроение автора дневника не подняли даже известия с фронта: «Под Тарнополем мы разбили 2 германских дивизии, взято в плен 200 офицеров, 8000 рядовых, 30 орудий, пулеметы».

Бедному кадету уже стал являться призрак новых внутренних потрясений, и, кажется, он уже с ними смирился, что явствует из текста 30 августа: «Настроение общества революционное; по-видимому, в недалеком будущем революция произойдет, но лишь бы бескровная». В ту же копилку народного недовольства пошли новые действия власти: «По высочайшему повелению приостановлены заседания Думы до начала ноября, не позднее. Впечатление произвело на всех тягостное. В обществе много разговоров не особенно лестных по адресу начальства; поговаривают об однодневной забастовке в знак протеста». Если этот слух не вызвал у Алексея Васильевича протеста, то другой – о забастовке железных дорог он встретил с негодованием» это было бы для раненых бесчеловечным поступком». Трехдневную забастовку трамваев в Москве 5–7 сентября «в знак протеста против приостановки заседания Государственной Думы», как заявили ее рабочие депутаты, он воспринял крайне спокойно, даже не откомментировав. Зато назвал «замечательными» резолюции двух съездов – городского и земского, в которых «говорится, что мысли и чувства всех граждан слиты в стремлении к победе и в желании помочь воинам, но этому препятствует безответственность власти, ее оторванность от страны, ее глубокое расстройство и бессилие ; требуется решительный поворот на новый путь», выделено автором дневника.

11 сентября вновь жалобы: «У всех какой-то сумбур в голове. Настроение тяжелое благодаря неудачам на войне и тревожному внутреннему политическому состоянию». Даже возвращение Луцка (под 12 сентября) настроения не подняло. Обрадовало лишь сообщение о том, что атаки под Двинском (ныне Даугавпилсом) отбиты ураганным огнем, «следовательно, снаряды у нас подвезли». И это уже достижение [192]… Слух о введение предварительной цензуры («с точки зрения полезности для войны») напугал – «опять будут большие стеснения для литературы и науки»; к счастью для этих видов культуры предложение не было одобрено Госдумой.

Конец сентября ознаменовался прорывом австро-германского фронта в Галиции на Стрыпе (притоке Днестра) [193], что, впрочем, не изменило общественных настроений в стране. «В обществе большое недовольство против правительства, правые элементы начинают леветь. Открыто говорят о влиянии на царя такого прохвоста, как Григорий Распутин». Начались и экономические трудности – «страшная дороговизна на все продукты 1-й необходимости в тылу. Кроме того, – перемены психики солдат на фронте. После захвата Чарторыйска «в сильном ожесточении против немцев наши солдаты перекололи весь 2-й гренадерский германский полк». После некоторого затишья в начале ноября партизаны совершили дерзкий налет «в глубь германских войск юго-западнее Пинска (у Невеля) и захватили штаб 82-й германской дивизии (2-х генералов, доктора, 3-х офицеров и нижних чинов) в плен, уничтожив гранатами прикрытие; наши потери: 2 убитых, 9 раненых». Разумеется, это общей картины не изменило. Настроение приехавшего с фронта 26 ноября главного библиотекаря РИМа К. С. Кузьминского «самое безотрадное; в успехе войны сомневается». Видимо, с этими настроениями были связаны и некоторые признаки, свидетельствовавшие о склонности к завершению войны… Фрейлина императрицы М.В Васильчикова хлопотала о заключении сепаратного мира России с Германией, за что, однако, подверглась опале и ссылке в имение сестры. Сам император в речи Георгиевским кавалерам 20 декабря объявил о готовности продолжать войну – «Я не заключю мира, пока не изгоним из пределов наших последнего неприятельского воина» и «Заключю лишь в полном согласии с нашими союзниками». Воинственные настроения Верховного главнокомандующего поддерживались известиями о сильных боях у Припяти -19 декабря, на Буковине, на галицийском фронте, где они начались 17 декабря и к 27-му увенчались некоторыми успехами.

29-го Алексей Васильевич пишет: «Бои в Буковине, по-видимому, были колоссальны, судя по газетам, у противника одних раненых 100 000 человек! Сколько же мы потеряли?»

В тылу по-прежнему пытались собирать деньги – то Сибирское общество помощи больным и раненым («на улицах давали мало»), то «в пользу русских солдат, находившихся в плену». Однако благотворительные общества оказались не на высоте: в Красном кресте обнаружилось воровство: «выкрали в одном из здешних отделений прошлогодние подарки на Рождество солдатам в окопы! В числе воров какой-то князь, поп и др.!!» На Рождество же в доме Орешникова появились торт и колбасы, закупленные вместе с преданным ему дворником, впоследствии уже после революции поддерживавшим и подкармливавшим своего бывшего хозяина.

На этом обзор записей А. В. Орешникова за «тяжелый» 1915 год завершен. Можно подвести итоги. Источником сведений нумизмата о военных действиях на Восточном фронте в малой степени были газеты, единственный вид СМИ, существовавший в то время. Достоверность их сообщений он часто подвергал сомнению. Более конкретные сведения Алексей Васильевич получал от своих знакомых, возвращавшихся с фронта, имена которых он тщательно записывал. Общие настроения фиксировали «слухи», к сожалению, дневник зачастую лишен сообщений о том, кто их передавал. Осторожный ученый часто ограничивался формулировкой «общество», читателю предоставляется возможность реконструировать круг входивших в него лиц. В силу рода своих занятий он поддерживал отношения, как с представителями «высшего света» (как некогда с фрейлиной императрицы М. В. Васильчиковой), так и с многочисленными деятелями отечественной культуры – театра, литературы и т. д. «Общество», на мнение которого ссылается порой автор, было разноликим. Сторонник конституционно-демократической партии был прежде всего гуманистом, и его оценки ситуации по преимуществу беспартийны. Поэтому они более достоверны, чем официальные. Он отчетливо видел нараставшее недовольство царской властью в разных слоях общества. Уже на протяжении второго года войны он отчетливо прозревал будущее страны и в душе уже принял революцию, мечтая лишь о том, чтобы она была бескровной.