Array Коллектив авторов - Быть чеченцем: Мир и война глазами школьников

Наконец тучи сгустились настолько, что Арби Мамакаева в 1941 году арестовали, уже после начала войны, хотя он всем своим творчеством демонстрировал преданность советской власти: написал немало военно-патриотических стихов, в театрах ставились его пьесы «Гнев», «Разведка» и «Матрос Мойербек», воспевающие доблесть Красной армии на фронтах. Шесть месяцев провел он в тюрьме, но вина — контрреволюционная деятельность — не была доказана. В освобождении Мамакаева большую роль сыграл и его односельчанин, прекрасный юрист Абдурахман Авторханов, который и сам был к тому времени дважды арестован, но каждый раз доказывал свою невиновность на суде. «Усугубляло» вину Арби Мамакаева и то, что он якобы уклонялся от службы в Красной армии (хотя на самом деле он добровольцем просился на фронт, но его не брали: дикторы имели бронь).

После освобождения из тюрьмы Арби работал старшим консультантом Союза писателей Чечено-Ингушетии. Но и здесь он не изменил своим принципам — открыто высказывал свое мнение, боролся с ложью и несправедливостью. Над ним снова сгустились тучи и снова разразились трагедией: фронт приближался к границам Чечено-Ингушетии, поэтому в недрах Государственного комитета обороны (ГКО), НКВД и Политбюро ЦКВКП(б) уже зрел план возможного выселения некоторых народов Северного Кавказа, в том числе чеченцев и ингушей. Называлось это «претворением в жизнь стратегических планов гениального вождя народов — великого Сталина».

Для обсуждения [72]этого «гениального плана» секретно прибыли в Чечено-Ингу-шетию печально известный заведующий отделом Политбюро ЦК ВКП(б) Шкирятов и ряд высших чиновников из Москвы. Они вместе с руководством республики собрали строго секретное совещание партийно-хозяйственного актива — в актовом зале обкома ВКП (б) на улице Красных Фронтовиков (позже, до 90-х годов XX века в нем размещался республиканский Дом народного творчества, сейчас на месте этого дома — пустырь. — Авт .). Вход на совещание был только по специальным пропускам. Был на этом совещании и А. Мамакаев — как представитель Союза писателей ЧИАССР. И вот, после организованного обсуждения вопроса о предстоящем выселении и голосования по нему, председательствовавший Шкирятов обратился к присутствующим — приказным тоном, как было принято в те времена:

— Кто за решение великого Сталина — поднять руки!

Все в едином порыве подняли руки, кроме Арби.

Все сразу же заметили это.

— Вы что, против решения великого Сталина? — спросил Шкирятов, возмущенный этой невиданной дерзостью.

— Нет, я не против решения великого Сталина, если это действительно решил он, — ответил спокойно Арби. — Но я против выселения безвинного народа!

В конце концов Мамакаев был арестован. Обвинений было много. Допрашивали его в Ростовской тюрьме. Но А. Мамакаев выдержал все — не признал своей вины, не оклеветал никого.

Тем не менее его судили на закрытом совещании военного трибунала, в решении которого было сказано, что «до ареста А. Мамакаев находился на нелегальном положении, проводил антисоветскую пропаганду» и что «суд постановил: Мамакаева Арби Шамсудциновича за участие в антисоветской повстанческой организации и уклонение от службы в Красной армии заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на десять лет».

И началась гулаговская эпопея поэта: пересыльные тюрьмы Красноводска, Читы, Хабаровска и, наконец, рудники печально известного Магаданского края. От мучительной смерти доходяги — участи миллионов узников ГУЛАГа — А. Мамакаева спасло то, что его назначили лагерным писарем. Это давало ему возможность не только самому выжить, но и спасать земляков и товарищей. А такое случалось не раз.

Четырнадцать долгих лет провел А. Мамакаев в Магадане. В письме из Магадана А. Мамакаев писал в 1952 году: «Жить нужно везде, если даже жизнь становится невозможной. За прошедшие десять лет пришлось мне поменять много профессий: фельдшера, горного мастера, строителя, снабженца и т. д. Но никогда и нигде не опускал голову и не приспосабливался к жизни. Истинно мужественное сердце должно встречать и победу, и поражение равно со спокойным чувством души».

В годы гулаговской эпопеи А. Мамакаев познакомился и подружился со многими известными людьми: народным артистом СССР Г. Жженовым, писателем А. Солженицыным (рукописи его рассказов, подаренные им поэту, до сих пор хранятся в музее А. Мамакаева), замечательной певицей Л. Руслановой (в музее хранятся пластинки с записями ее песен, подаренные ею Арби) и другими [73]. Все это и давало ему силы жить.

Вернулся А. Мамакаев из Магадана в 1956 году в Казахстан, где жила семья. Он стал работать в редакции газеты «Знамя труда». Затем последовало долгожданное возвращение на родную землю — в 1957 году. Его реабилитировали, восстановили в партии и в должности старшего консультанта в Союзе писателей. Однако он категорически отказался получать партбилет, сколько его ни уговаривали друзья, товарищи и работники обкома партии. Беспартийному занимать пост в Союзе писателей было невозможно, и Арби остался без работы: перебивался временными заработками в редакциях газет.

Положение А. Мамакаева снова осложнилось в 1957 году, когда он сдал в издательство для переиздания повесть «В родной аул», в первый раз опубликованную еще в 1940 году. В ней рассказывалось о событиях еще дореволюционных времен и периода Гражданской войны, происходивших с главным героем повести Айда-маром, который возвращается после тринадцатилетней царской ссылки. Произошло роковое совпадение: и чеченцы возвращались именно после тринадцатилетнего изгнания. Сразу же возникала мысль, что автор пишет о депортации, — тема же эта была запретной. Этим не преминули воспользоваться недоброжелатели, поспешившие донести в обком КПСС о том, что четырнадцать лет каторги ничему не научили Арби, что он снова взялся за старое — дискредитирует советскую власть. Это было серьезное обвинение, а единственный номер альманаха, где в 1940 году была опубликована повесть, странным образом потерялся в издательстве. А. Мамакаев был помещен в психиатрическую больницу.

Казалось, ничто не могло спасти А. Мамакаева, но и тут пришли на помощь верные друзья. Одним из них был уроженец Грозного, известный журналист Сергей Воронин, с которым Арби дружил еще с 40-х годов XX века. Он, узнав о беде друга, рискуя быть обвиненным в пособничестве антисоветчику, вылетел в Москву — в Государственную библиотеку им. В. И. Ленина, куда с 20-х годов поступали обязательные экземпляры всего, что издавалось на территории СССР. Там он нашел книжку альманаха, с трудом уговорил руководство библиотеки выдать ему ее на несколько дней — для работы над публикацией — и, возвратившись в Грозный, показал альманах первому секретарю обкома КПСС, доказав тем самым, что никакой связи данной повести со сталинской депортацией чеченцев нет, и сказал: «А писатель заточен в психбольницу невинно. Недостаточно ли ему четырнадцати лет, проведенных в Магадане?» Первый секретарь обкома партии Яковлев вынужден был отпустить Арби на волю.