Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью

– А как вы относитесь к тому, что вас сравнивают с Довлатовым?

– Сравнивают часто. В основном из-за того, что в прозе и у него, и у меня достаточно сильна сатирическая нота. Но проза Довлатова по жанру – это «иронический мемуар». Я же пишу повести и романы во всей полноте жанра. И по жизненной позиции, по сфере политических интересов, по национально-культурному самоощущению, по отношению к России мы абсолютно разные люди. Да и ирония у нас разная по природе. А поскольку иронических писателей вообще очень мало, вот нас и упоминают через запятую, хотя надо бы через тире…

– Вы современную литературу читаете?

– Читаю, но избирательно. Ведь от одних писателей уже знаешь, чего ожидать, какой смысл читать?! А есть писатели, у которых я читаю все, что бы у них ни вышло. Это – Распутин, Проханов, Орлов, покойные Астафьев и Дегтев. Слежу за тем, что пишет Тимур Зульфикаров, Юрий Козлов, из питерцев – Павел Крусанов. Из москвичей – Вера Галактионова, Личутин. Пелевин. Кстати, для меня существует две загадки. Почему писатель-постмодернист по фамилии Нечайко придумал себе псевдоним «Пелевин»? Ведь у него своя фамилия очень подходящая постмодернисту. И почему поэт-концептуалист Тимур Запоев стал Тимуром Кибировым? Ведь у него гениальная фамилия для поэта-концептуалиста!

– А почему вы не берете себе псевдоним?

– Зачем? Да, у меня фамилия совершенно нейтральная – Поляков… Бывает, меня спрашивают: «Вы кто по профессии?» – отвечаю: «Я писатель». – «И как ваша фамилия?» – «Поляков». – «Не слыхал». Вот так, думаю, упираешься рогом, работаешь, а никто не знает… «И что же вы написали?» спрашивают. «Да вот пару-тройку вещиц: «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Апофегей»… – «Ой, так это, значит, вы написали?! Что же вы молчите! Как, говорите, ваша фамилия?» Если б у меня было имя какое-нибудь типа Автандил или Дормидонт, или фамилия – Пиперштейн… Но у меня все – нейтральное, кроме сочинений.

– А что происходит сейчас в современной литературе?

– В современной молодежной литературе? Есть тенденции, которые меня огорчают. Во-первых, крайняя литературная неряшливость. Когда человек, не овладев азами литературной работы, начинает писать, как взрослый, это плохо. Эта во многом связано с искушениями Интернета. Ведь что такое текст, вброшенный в Интернет? Черновик, размноженный в миллионах экземпляров. А черновик он и есть черновик, над ним еще работать и работать. Второй момент – ранний прагматизм, когда молодой писатель пишет не о том, что его волнует на самом деле, и не так, как подсказывает сердце, а о том и так, чтобы получить литературную премию, грант и т. д. Сейчас в моде постмодернизм, «чернуха». Но просто по желанию стать Кафкой или Лимоновым нельзя. Особенно смешно, когда «разгребать грязь» начинают отпрыски хороших семей: про бомжей, например, очень любят писать дети, выросшие в профессорских семьях да еще с боннами. Мне вот об этом писать неинтересно: я вырос в заводском общежитии и видел все своими глазами. Грязь – это еще не правда жизни.

– А вы пишете о том, что знаете сами?

– Когда меня спрашивают: почему все ваши повести и романы стали бестселлерами, я отвечаю: все очень просто, я никогда не думаю о том, что скажет критика, запретят мою повесть или нет, понравится ли она вообще. Главное, что меня лично в этот момент эта тема взволновала, и я об этом написал. А поскольку я нормальный человек, с нормальной социальной и прочей ориентацией, оказалось: то, что волнует меня, волнует и большинство народа. Если у меня за это болит сердце, меня это тревожит. Это тревожит, как потом выясняется, и моего читателя.

– Вы политикой интересуетесь?

– Знаете, меня политика интересует как писателя. В России писатель всегда был в политике, даже если объявлял, что он вне ее, это тоже был своего рода политический манифест. Этим, кстати, мы отличаемся от писателей, проживающих, например, в Америке или Англии. Там совершенно нормальным считается, если литератор пишет про свое заветное и политика ему до фонаря. А у нас в стране, переживающей пореволюционные времена, это невозможно. На встречах с читателями более половины вопросов всегда связаны с политикой и судьбами отечества. От русского писателя ждут не развлечения, а правды, но ведь правда и есть политика.

– Вы ведь и публицистикой занимаетесь.

– Да, публицистики у меня много, даже выходили отдельные книги, например, «Порнократия», где собраны мои статьи с восемьдесят седьмого по две тысячи четвертый год. Были у меня и публикации, которые имели серьезные политические последствия. Например, в девяносто третьем из-за моей статьи «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!» закрывали «Комсомольскую правду». Ума хватило на следующий день открыть. Тогда это была единственная статья во всей открытой прессе (оппозиционные издания тогда наши «демократы» прикрыли), которая выступала против расстрела Белого дома. Недавно вышла моя статья «Зачем вы, мастера культуры?», она бурно обсуждается на самых высоких уровнях. Мне иногда после публикаций министры звонят, крупные государственные деятели. «Ну, ты дал…» – говорят. А я ничего не дал, просто честно написал, что происходит в стране и что я думаю об этом. Опять тот же принцип: написал о том, что меня волновало, не высчитывая, обидит это кого-то или нет. В статье есть и про либеральную интеллигенцию, и про патриотическую. В результате, на меня все обиделись. Но это нормально. Я не понимаю писателей, которые равнодушны к происходящему в Отечестве. Это какая-то творческая патология…

– Вы член президентского совета по культуре. Чем там занимаетесь?

– Советуем. Просим, чтобы государство было повнимательнее к культуре. Моя задача – добиться того, чтобы власть ко всем направлениям нашей культуры относилась с одинаковым вниманием и заботой. То есть, например, есть Сорокин – и пусть он будет, пока не начинает оскорблять общественную нравственность. Но давайте не забывать, что у нас есть еще и Распутин. А был такой период, что о нем забывали.

– Как вы попали в «Литературную газету»?

– Видимо, за свои взгляды. Либеральный курс прежних редакторов довел до того, что «Литературка» оказалась в глубочайшем кризисе – идейном, экономическом. Ее переставали читать в регионах, тираж падал. Акционеры рассудили, что если такая однобокая либеральная идеология заводит в тупик, то нужно пригласить человека с другими взглядами. Этим человеком оказался я. И тираж вырос в три раза. Причем без особых капиталовложений, только за счет изменения курса газеты.

– Какие у вас литературные планы?

– Сейчас сел писать новую пьесу – «Одноклассники». Пока не знаю, для какого театра… А потом можно будет передохнуть и садиться за новый роман. У меня две начатые вещи. Какая из них «пойдет» – не знаю…