Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Джонсон и Тетти совместно открыли школу под Бирмингемом, где среди учеников был и молодой Дэвид Гаррик, который позже будет потчевать модные лондонские собрания хоть и полными нежности, но уморительными отчетами о подсмотренных им эпизодах супружеской жизни этой пары. Несмотря на постоянство небольшой группы учеников, школа постепенно приходила в упадок. Джонсона охватывал ужас, что он не сможет обеспечить Тетти, к которой проявлял глубокую привязанность и в жизни, и после ее смерти. В 1737 году обнищавший Джонсон вместе с самым способным своим учеником, Дэвидом Гарриком, начали свой знаменитый поход на Лондон. На самом деле они не просто шли, а «ехали и привязывали»: лошадь у них была одна на двоих, один из них ехал вперед, а затем привязывал ее к дереву или столбу, где ее забирал второй. Когда они прибыли в Лондон, в нем проживали от 650 000 до 700 000 душ, и, возможно, это был уже самый населенный город на земле — вместилище страшной нищеты, грязи, навоза на улицах, которое втягивало в себя сельских бедняков, чтобы насытить Лондон рабочей силой, где соседи уже не знали друг друга. Но это было и место, где случались восхитительные дискуссии, где писатели обменивались выстрелами из метафорических мушкетов, и Джонсон знал, что Лондон — это то самое место, где он наконец сможет сделать себе имя.

«Да, сэр, — позже говорил он, — вы не найдете никого — если он не идиот, — кто хочет уехать из Лондона. Нет, сэр, если человек устал от Лондона, он устал от жизни, потому что в Лондоне есть все, что может предложить жизнь». До этого в общем-то равнодушный к Богу, Джонсон постепенно становится ревностно религиозным, он через всю свою жизнь пронес удивительную склонность к самоуничижению.

Как и многие творческие люди, он отдавал дань лени и праздности, иногда дополняя их алкоголем, за чем следовали горькие угрызения совести, а за ними — приступы бешеной активности. В Лондоне было все, чтобы подстегнуть человека к действию. Например, простая нехватка денег, необходимость обеспечивать жену. Как он сам говорил с характерным напускным «джонсоновским» псевдоматериализмом: «Никто, кроме идиотов, никогда не писал кроме как за деньги».

Была еще и необходимость самоутвердиться. Джонсон не окончил учебу в Оксфорде, не состоялся как учитель и был провинциалом. Он произносил «ш» вместо «с» и говорил «shuperior», а не «superior», звук «а» он произносил как «у» и говорил не «once», a «woonce». Дэвид Гаррик, который быстро прославился как актер и продюсер, часто передразнивал его, намеренно неловко разливая по бокалам шампанское, оглядывая компанию и выкрикивая: «Кому шуумпанское?»

Джонсон был убежденным защитником классовой системы, но при этом был уязвим к проявлениям неуважения. Когда он был уже знаменит, произошел неприятный случай: хозяйка приема не представила Джонсона и сэра Джошуа Рейнольдса двум знатным дамам, герцогине Аргайльской и леди Фитцрой, и после того как эти два ведущих представителя великих профессий, литератор и художник, прождали, стоя в углу в неловком молчании, Джонсон громко сказал: «Интересно, кто из нас двоих заработал бы больше денег своими занятиями за неделю, если бы мы работали с утра до ночи?»

И хотя идеологически он был ярым приверженцем иерархии, можно заметить скрытое раздражение тем, что люди могут превосходить его по рождению, а не по таланту и что одной из составляющих его успеха была агрессивность. Это был век, когда люди судили друг о друге не только по богатству и другим земным критериям, но по остроте и глубине беседы. Задолго до возникновения сегодняшних «Have I Got News For You», или «Never Mind the Buzzcocks», или «QI», или других таких же юморных передач британцы отдавали должное остроумию и меткой реплике, а в этом Сэмюэлу Джонсону не было равных.

Он был королем колкости, мастером убийственной шутки, и ему было все равно, доходят ли его слова до тех, кого касаются, или нет. «Оливер Голдсмит, — говорил он, — хорош на бумаге, но безнадежно плох viva voce — когда говорит. Чарльз Джеймс Фокс привык срывать легкий аплодисмент в палате общин, но никогда не выходит сразиться mano-a-mano — один на один с мастером. Эдмунд Бёрк, ну, Бёрк — это другое дело». Автор «Размышлений о Французской революции» считается одним из лучших ораторов в истории, и однажды, больной и ослабленный, Джонсон признал: «Этот парень, Бёрк, требует всех моих сил. Если бы я встретился с ним сейчас, меня бы это убило».

Но в те годы лучшим был Джонсон, и в немалой степени из-за мощной энергетики своих выступлений. Он был не просто большим и неуклюжим и поэтому страшным в отличие от других представителей литературы. Он легко переходил к конкретным проявлениям своей силы, если не сказать — прямому насилию. В Личфилде его дядя Эндрю обучил его боксу, в котором, как говорили, он был ужасно хорош. Когда кто-то занял его место в театре и отказался пересесть, Джонсон поднял его вместе с креслом и бросил в оркестровую яму. Когда он пошел смотреть фейерверк, а фейерверк не состоялся, он начал мини-восстание. Услышав об особенно опасном водовороте на Темзе у Оксфорда, он сорвал с себя одежду и нырнул в него.

Он вызвал однажды друга, который был меньше его ростом, на соревнование по ходьбе, и, когда они поравнялись с деревом, он схватил друга, усадил его на нижнюю ветку и пошел дальше. В другом случае он шагал по улице, характерно вертя головой и дергаясь как в припадке, и поравнялся с носильщиком, который нес тяжелую поклажу. Без всякого повода Джонсон сбил поклажу со спины носильщика и под недоуменными взглядами прохожих продолжил свой путь.

Он был, что называется, «всегда готов». Однажды, через несколько лет после смерти Тетти, в 3 часа ночи двое молодых щеголей Беннет Лангтон и Топхэм Бьюкларк решили поднять Джонсона из его берлоги. Он появился в ночном колпаке, вооруженный кочергой, и сказал: «A-а, это вы, собаки? Ну, давайте порезвимся!»

Через мгновение он был уже одет, и они пошли в таверну встречать рассвет за стаканом бишопа, любимого напитка Джонсона из сахара, вина и апельсинов, затем, хорошенько освежившись, они закатились в Ковент-Гарден, он заставил всех помогать торговцам овощами и фруктами устанавливать палатки, хотя они совсем об этом не просили. Затем они отправились грести в лодке по Темзе, и Джонсон требовал все новых и новых развлечений, когда более молодые уже спеклись. Джонсону тогда было под пятьдесят — вот всем нам отличный пример для подражания.

Его неутомимый характер делал его непобедимым в дебатах. Кто-то отметил однажды: «Сэр, с Джонсоном спорить не надо, потому что, если пистолет даст осечку, он собьет вас ударом рукоятки». А Босуэлл, после самодовольного замечания Джонсона о том, что он «хорошо поговорил», заметил: «Да, сэр, вы расшвыряли несколько человек и избили их в кровь».