Дмитрий Лихачев - Заметки о русском (сборник)

Анатолий Дуров вышел на сцену без объявленного в программе слона. Его спрашивает партнер: «А где же слон?» – «У него грыжа». – «Как, отчего?» – «Надорвался, поднимая сельское хозяйство». На этом, говорят, закончились выступления Дурова в цирке вообще. Ни слона, ни Дурова.

П. Л. Капицу принял в Кембриджский университет Резерфорд. Впоследствии, несколько лет спустя, когда Капица выдвинулся, он спросил Резерфорда: «Почему вы меня приняли тогда: и знал мало, и английским владел плохо?» Резерфорд ответил: «Я и сам удивляюсь – почему я вас принял тогда».

Поверие: Рим будет стоять до той поры, пока на Капитолии стоит статуя Марка Аврелия. Я был на Капитолии в мае 1986 года: статуи Марка Аврелия не было – взята на реставрацию.

В Новгороде существовало поверие (оно записано и в Новгородской третьей летописи), что Вседержитель в куполе храма Софии держит в руке судьбу Новгорода: первый же немецкий снаряд в 1941 году попал в купол, в фреску. А может быть, действительно в каком-то смысле нет ни старого Рима, ни старого Новгорода? Один «взят на реставрацию», другой застроен нелепо.

Польская поговорка: «„Посмотрим“, – сказал слепой».

Питер Устинов (в автобиографии «Уважаемый Я») замечает: «Англичанам принадлежит авторство поразительного количества международно признанных игр» – и далее объясняет в своем ироническом стиле: «И стоит иностранцам превзойти англичан в одной из их же собственных игр, как англичане хладнокровно изобретают другую, в которой какое-то время могут удерживать первенство, поскольку никто, кроме них, не знает ее правил». Устинов шутит, но любовь играть характерна для англичан. Пристрастие англичан к играм происходит от того, что они в основном «большие дети», вернее, подростки. И подростки – мужчины. Основные игры англичан преимущественно мужские. У них нет ни одной игры, отвечающей характеру девушек, – вроде русской игры в горелки. Вообще Англия преимущественно мужская страна. Женщины-преподаватели колледжей подражают мужчинам-преподавателям: в поведении в профессорских клубах, в поведении за общими со студентами обедами и пр.

В Оксфорде, в женском «Леди Маргарет колледже», я был приглашен к обеду. Женщины-преподаватели перед обедом в отдельной комнате пили аперитив и курили – как мужчины. Они вели себя по мужским «стандартам». Даже рассказывали вполне мужские анекдоты.

Жена утром, просыпаясь, говорит мужу: «Знаешь, ужасно глупый сон приснился. Будто бы продается по комнатам Гатчинский дворец и я купила большую комнату, прямо зал. И такой был ажиотаж – выложила все свои деньги, почему-то у меня были с собой в пачках. Потом думаю: отдала 24 тысячи, зачем? Все деньги, что у нас скоплены».

Утром, за кофе, муж говорит своей жене: «Ты даже во сне глупости делаешь». Жена успела забыть сон: «Какие?» – «Да покупаешь на все наши деньги какие-то проходные комнаты». – «Но ведь это же не комната, а во дворце!» – «Но дворец-то давным-давно не существует – теперь там какой-то „ящик“!» – «Но все равно комната большая». – «Вот я и говорю, что ты дура: не думаешь, что покупаешь. Тебе бы только большое!» Поссорились на целый день.

Для кулинарной книги. Способ сохранения винограда в Болгарии: хвостик кисти винограда втыкают в свеклу; сохраняется несколько месяцев (сам не проверял). И еще болгарское наблюдение: город Самоков – «курорт для вина». Испорченное вино восстанавливается в Самокове (температура, климат?). (Разумеется, и это я сам не проверял.)

Тишина каждый раз разная. В каждой комнате своя, на открытом воздухе своя – и всегда особая. Это открыли для меня звукооператоры телевидения. Они записывают тишину для пауз в передачах. Тишина не может быть «глухой».

Тишина звучит. Все знают, как выражает ночную тишину скрип половицы в деревянном доме, а тишину летнего дня – жужжание мухи, бьющейся об оконное стекло.

Пение соловья ночью – это громкая тишина, тишина, разразившаяся громом, гигантским щелканием, великанскими руладами. Тишина ночи, разорванная…

Так в старых галантерейных магазинах рвали, отмерив аршином, коленкор приказчики для покупателей.

Вхожу в гостиницу с одним известным ученым. Швейцар спрашивает его: «Живете?», имея в виду – «живете в гостинице». Тот сразу понимает комичность вопроса, театрально медленно поднимает руку кверху, вращает кистью над головой и отвечает: «Пока да!»

Наконец-то медицина сделала благодатные открытия для всего человечества: оказалось возможным пересаживать человеку вместо больного сердца два здоровых (если, конечно, человек этого заслуживал), пересаживать печень, мозг, не говоря уже о таких пустяках, как кожа и кости. Просто удивительно! И как хорошо: теперь не страшны любые болезни, лишь бы вовремя, вовремя…

Потребность в здоровых органах возросла до крайности. И цена тоже. И все-таки «запчастей» не хватало. Велся строгий учет всем здоровым людям, всем здоровым органам. Ни один здоровый орган не должен был пропасть. Вовремя перехватить у умершего, лучше всего внезапно погибшего, опустить эти органы в особую жидкость, держать все это при особых условиях и… пересадить их достойному больному.

И как изменился весь социальный строй жизни. Общество разделилось на «бессмертных» (номенклатурные работники с хорошими анкетными данными) и на «запчасти», как называло себя в шутку остальное население. Правда, «бессмертные» представляли собой как бы некие комбинации, которые все время несколько перестраивались внутри (особенно когда пересаживался мозг или какие-нибудь железы), но зато анкетные данные, «автобиография», награды, ордена оставались вечно, а следовательно «комбинация» могла вечно занимать свой ответственный пост.

Прогрессировала не только медицина. Прогрессировало и идейное воспитание. Церквей и в помине не стало, но некоторые «традиции» всё же остались. Почему-то отмечали девятый и сороковой день после смерти. И в годовщину тоже ходили на кладбище, где в стройных буфетиках, как хрустальные бокалы, хранились урны с прахом «населения».

Наступила годовщина смерти попавшего в аварию молодого спортсмена. Но матери его некуда было пойти: все тело его разошлось по живым людям. И решила она отдать дань старому обычаю и пойти по тем людям, в которых «схоронен» был ее сын.

И первым решила навестить знаменитого литературоведа, которому пересажено было сердце ее сына. «Все-таки человек, верно, гуманный, литературой занимается. Поймет он материнское сердце. Не так страшно и разговор завести».

Позвонила. Открыли. Удивленно посмотрели. «Вы, наверно, рукописи предложить пришли?» – «Нет, но поговорить, повидать, по-родственному!»