Кейтлин Моран - Быть женщиной. Откровения отъявленной феминистки

Со следующим ребенком, Шерил, через два года все прошло еще хуже. Мама вернулась с защемленным плечевым нервом и не могла двигаться. Все долгое жаркое лето, плача, она пролежала в гостиной с задернутыми занавесками, а дом тем временем превращался в адское варево из плесени, муравьев и испуганных детей. Мне было тринадцать, я кормила семью дешевыми консервированными сосисками, крекерами и джемом. Очередной «детеныш обезьяны» лежал в картонной коробке у моих ног рядом с предыдущим. Кошмар длился до конца сентября, когда закончилась жара, и мама наконец начала понемногу ползать по дому, попутно уничтожая муравьев горячей водой и хлоркой.

В общем, когда я в 24 года беременею, я знаю и то, как ухаживать за детьми – кладете их в картонную коробку и питаетесь консервированными сосисками, – и то, что роды – это ужас. Честно говоря, я сомневаюсь, что справлюсь. Я не знаю, как это делается. Я чудовищно невежественна. На шестом месяце во время врачебного осмотра я отпускаю комментарий по поводу странной современной скульптуры над кроватью. Она выполнена из белого пластика и представляет собой, по всей видимости, десять глаз без зрачков, постепенно расширяющихся словно бы в тревоге.

– Что это? – весело спрашиваю я. – Это работа Джеффа Кунса?

– Это стадии расширения шейки матки, – озадаченно говорит врач. – От нуля до десяти сантиметров.

– Шейка матки? – изумляюсь я. – А зачем ей расширяться?

– Чтобы вышел ребенок, – говорит врач с таким видом, будто разговаривает с сумасшедшей. – Это и есть роды – шейка матки постепенно расширяется, чтобы выпустить ребенка.

– Шейка матки? – повторяю я в ужасе. – Ребенок не может выйти оттуда! Там нет отверстия! Я трогала!

– Ну, вот поэтому все это требует… некоторых усилий, – отвечает врач максимально дипломатично. В этот момент я понимаю, что не смогу родить ребенка. Я просто запутаюсь. Не смогу открыть шейку матки. Я ведь даже не знаю, с чего начать!

Всю беременность при каждой встрече с приветливыми врачами и исполнительными акушерками я ужасно нервничаю при всяком упоминании предстоящих родов. Ничего не выйдет, возражаю я про себя. Ощущение такое, как будто им всем – медсестрам, врачам, мужу – было обещано через девять месяцев магическое шоу, где я буду летать по комнате, как Питер Пэн, или – в буквальном смысле – вытаскивать обезьян из собственной задницы. Стулья уже расставлены, и зрители терпеливо ждут. Но я-то знаю, что я не волшебник. Я знаю, что во мне нет ни грамма магических способностей. Я пыталась сделать все от меня зависящее, чтобы чудо произошло: бассейн для родов установлен в гостиной, вокруг него свечи, только зажги. Музыка, всякие ароматические штуки – все наготове. Мне только и остается, что произнести заклинание – но проходит одна, потом вторая неделя после предполагаемого срока родов, и я чувствую себя как шаман-неудачник, указывающий на небо и кричащий: « Зрите! Дождь!»– а на полях по-прежнему сохнет урожай и рыдают женщины.

Наконец начинаются схватки, болезненные, но бесполезные. Ребенок находится в неудачном тазовом предлежании – его череп колотится возле моего позвоночника, – и акушерки с сожалением объясняют, что, хотя магия началась, я случайно, по невежеству, накликала плохое. Роды при тазовом предлежании – это долгий, трудный процесс с заведомо плохим результатом. После 24 бессонных часов мне предлагают госпитализацию. Я плачу. Врачи настаивают. В больничной палате магия разбивается вдребезги при столкновении со сверкающими под ослепительно ярким светом, пищащими и жужжащими чудесами передовых технологий. Шаман оборачивается жалким стариком с палкой и исчезает навсегда. Схватки полностью прекращаются. Врач – шведка с кислым лицом, осматривает меня. Я сижу на кровати и плачу.

– Именно это обычно и случается с мамочками, которые желают домашние роды, – с неким удовлетворением говорит она, раздвигая мне ноги и прикрепляя датчик – для контроля частоты сердечных сокращений – к головке моего ребенка. Бедный ребенок! Бедный ребенок! Мне так жаль! Не о таком первом прикосновении для него я мечтала!

– В конце концов их привозят сюда и делают кесарево.

Наконец-то передо мной человек, который меня раскусил. Эта сука видит во мне того, кем я являюсь, – женщину, не способную родить.

С ночи субботы до утра понедельника государственная служба здравоохранения обстоятельно и со знанием дела проводит все медицинские манипуляции, призванные помочь несостоявшимся женщинам. У меня не отошли воды – мне прокалывают пузырь. У меня прекратились схватки – их стимулируют с помощью маточного кольца. У меня тугая шейка матки – ее болезненно разрывают, как только схватки возвращаются. Мне кажется, что меня изнутри нарезают кубиками, прежде чем подвергнуть медленной казни.

Конечно, они помогают мне. Это их обязанность – делать за меня все то, что должно естественно происходить в женском организме, как в природе происходит выпадение осадков или смена времени года. Отхождение вод, начало схваток – все это мое тело, как музыкальная шкатулка, должно было проделать само при помощи скрытых внутренних ресурсов.

Но из-за моей некомпетентности понадобилась вся эта возня с введением трубок и полной палатой обеспокоенных врачей, проигрывающих каждую ноту вручную – решительно дергая струны. У моих родов не было никакого ритма. Каждое биение было вызвано извне.

Неудивительно, что через два дня этого скверного танца ребенок начал, попросту говоря, умирать. На мониторе ее сердцебиение звучало как крошечный игрушечный барабан. И было слышно, что с каждым сокращением барабан стучит слабее. Я знаю, что будет дальше – окситоцин внутривенно. Капельница. Я читала о капельницах. Каждая книга о родах учит вас ее бояться. Когда у вас естественные схватки, то тело все делает в том темпе и с той интенсивностью, с которой вы можете справиться. Но капельница не играет с вами в поддавки. Она знает только одну скорость: быстро. Это жестокая машина – метроном для тех, кто отклоняется от ритма. Она безотказно заставляет вас тужиться каждую минуту. Это стимулятор ритма для матки, как туфли в фильме «Красные туфельки», заставляющие вас танцевать пока вы не упадете замертво.

Боль приобрела новое качество, и я за один час перешла от агностицизма к неистовой вере. Небо вдруг наполнилось присутствием Бога, приготовившего для меня библейские страдания. В перерывах между схватками я словно ловила языком капли, падающие из крана в горящем доме, – секунда облегчения, но уже в следующую пекло за спиной властно напоминает о себе, выжигая глотку, стены вспучиваются пузырями, и нигде вокруг не видно ни двери, ни окна. Казалось, единственный способ спастись – это вывернуться наизнанку, как спрут, и вылезти на свободу через волшебную дверь в собственном скелете.