Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?

Послов встретили милостиво, просьбу оценили, как важную, и вскоре, без спешки, но и без лишних проволочек были сформулированы условия. Согласно грамоте от 20 августа 1609 года, Москва гарантировала торгутам, дербетам и вообще всем ойратам, которые пожелают поселиться в пределах России, – вне зависимости от племенной и улусной принадлежности, – режим наибольшего благоприятствования, без вмешательства в их внутренние дела. При условии, что те будут « жить мирно и по первому слову Государеву присылати войско конно и оружно ». Кстати, именно в это время в официальных русских документах впервые появляется слово «калмыки». Откуда, точно не скажу, но, судя по всему, от ойратского слова «хольмг» (смесь), – в знак того, что подразумевались не отдельные племена, но весь «зюнгорский народец».

Впрочем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В российских пределах ойратам пришлось по вкусу, с русскими они ладили, но грянула Смута, и мир стал зыбок. К тому же, в самой Джунгарии, – куда гонцы, разумеется, исправно доносили информацию о происходящем в мельчайших подробностях, – новость про « новые сладкие земли и доброго Белого Хана » встретили хоть и не без интереса, но и без ажиотажа. Ойратские тайши все еще надеялись преодолеть кризис традиционными средствами, покорив оазисы Средней Азии и сделав их тыловой базой, а затем развернувшись против недоброй родни, как когда-то сделал Эсен. И только после провала Великого Похода 1613 года, когда бухарский хан Имамкули в ходе многодневной Ташкентской битвы сокрушил объединенные силы монголов, нанеся им очень серьезные потери в живой силе, ситуация изменилась. Некоторые тайши из числа понесших наибольший ущерб, сознавая, что оставаться дома означает быть ограбленными и покоренными своими же соседями, начали обсуждать вариант ухода всерьез, а затем понемногу, посылая вперед себя нойонов, и стронулись с места, постепенно осваивая слабо заселенные территории от Южной Сибири до междуречья Яика и Волги.

По идее, самое время было возникнуть сложностям: «царской воли» кочевать на Волге ойраты (то есть уже калмыки) не имели, так что, можно сказать, проявляли самовольство, а Москва самовольства не терпела. Но, с другой стороны, дьяки в Белокаменной отмечали и то, что « зюнгорские новики смиренны и шерть держат исправно », – и на то были основания: всех, кто прикочевывал в русские земли, старейшины «старожилых», дербетов и торгутов, строго-настрого предупреждали, что за любую попытку навредить Белому Хану наказание будет строгим и неукоснительным, сообщая в Москву, что « берут шерть на себя ». То есть гарантируют, что принесенная ими присяга будет соблюдаться и вновь прибывшими. А немногим ослушникам, – были и такие, – приходилось туго: «старожилые» отказывали им в помощи против казахских налетов, а Москва приказывала разобраться с «неслухами» башкирам, иметь дело с которыми в тех краях никто не хотел. Тех же «калмыков», что соглашались с этими простыми условиями, башкирам трогать категорически запрещалось.

В общем, Дума присматривалась и думала, стараясь понять, в связи с чем «зюнгорский народец» движется в российские пределы, и определить, насколько новым подданным можно доверять. Информация к размышлениям была самая благоприятная. Ойраты, кочуя в землях, хоть и российских, но почти пустынных, их благоустраивали (как писал позже академик Иван Лепехин, « от них прямая польза есть. Они занимают пустые степи, ни к какому обитанию неугодные. В них мы имеем, кроме других военных служб, хороших и многочисленных оберегателей наших пределов от набегов… От скотоводства получаем наилучший… скот »). Караваны они не грабили (Яса по-прежнему была в почете), торговали честно и налетов на русские крепости не учиняли (с башкирами, правда, по мелочи дрались, но на это правительство закрывало глаза). К тому же «калмыки» оказались отличным противовесом казахам, любившим тревожить русские рубежи, но самое главное, не на жизнь, а на смерть схватились с ногайцами, Восточным Крылом и главной ударной силой Крыма. А это означало, что искренность новых подданных очевидна, вреда от них никакого, а польза велика.

Итак, во второй половине четвертого десятилетия XVII века, почти через 30 лет после первой «шерти», царское правительство официально признало за «зюнгорским народцем» право кочевать на Волге. А спустя какое-то время определило и «черту оседлости»: по правой стороне Волги – от Астрахани до Царицына, по левой – до Самары, с правом беспошлинной торговли в Черном Яру, Царицыне, Саратове и Самаре. Взамен от признанных «калмыцких» вождей – в лице торгутского тайши Дайчина – потребовали вновь подтвердить готовность « служить России навечно прямой правдою », против чего те ничуть не возражали. Так что, в конце концов, параметры «дозволенных кочевий» были расширены, а всем подданным, включая русских и башкир, Москва настрого запретила « раздориться с калмыками », предупредив, что « будут вешать безо всякой пощады ».

А мир между тем менялся…

Глава XLV. ПРИНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ (2)

Совершенно удивительную плавность развития контактов Москвы с новыми претендентами на место в русском доме можно, конечно, объяснять, как пытаются некоторые, «особым сродством русских с монгольскими народами». Действительно ведь, и с бурятами, и с якутами (хоть и тюркоязычными, но монголоидами) все шло легче, чем с кем-то еще. Но, думается, это все же идеализм. С позиций же сугубо материалистических, объяснения куда проще. Ойратским беглецам нужны были новые земли и надежный покровитель, а Россия как раз сосредотачивалась, готовясь к маячащей на горизонте серии новых тяжелых войн. В первую очередь, конечно, с Речью Посполитой, а уж о Крыме и говорить не приходится. Крым и ногаи были язвой страшной, застарелой, а появление в приволжских степях новой силы, претендующей на многажды деленные-переделенные кочевья означало, что у Бахчисарая появилась проблема. Вот потому и.

Параллельно с тем, как Россия оправлялась от последствий Смуты, в степях у Волги восходила звезда тайши-нойона Шукур-Дайчина (или просто Дайчина). Сын уже известного нам торгутского Хо-Урлюка, он наследовал отцу (1644 год) уже в почтенном возрасте и, судя по всему, был человеком и мудрым, и очень сильным. Будучи полностью (осознанно) лоялен России, он в то же время не лебезил и не холуйствовал, жестко отстаивая интересы своего народа. На попытки Москвы диктовать, как и куда организовывать кочевья, например, отвечал предельно учтиво, но жестко: « Кочевать я пришел между Волгой и Яиком по нужде, потому что дальние калмыки, которые кочуют под Сибирью, меня потеснили. А ныне я иду на Яик, на свое кочевье », подчеркивая, что « земля де и воды божьи », а « земли, на которых мы и ногайцы ныне кочуем, были ногайскими, а не государства. Да и кочевать де нам окромя тех мест негде, к тому же по этой земле и по этим рекам государевых городов нет ». И все.