Валерий Панюшкин - Двенадцать несогласных

– Вы ходили на выборы? – попытался Илья поддержать разговор.

– И-и, милый, – голос у впервые заговорившей старухи оказался нежный и тонкий. – Нам, чтобы на выборы, надо семьдесят километров ехать. Да мы и не знаем, за кого голосовать.

– Есть же разные партии. – Илья оживился, когда удалось повернуть разговор на близкую ему тему. – У них идет реклама по телевизору. Вы же смотрите телевизор.

– Смотрим, но партий не знаем. Там все больше про убийства показывают, а не про партии.

Старуха поставила перед Ильей миску с блинами, положила к блинам масла и гречневой каши. На маленьком блюдечке подала на стол сало. Заварила чай, в огромный чайник кинув крохотную щепотку чая. Подавая все это, старуха молчала, вероятно, не умея одновременно разговаривать и делать что-то. А подав, отошла к печке и села на табуретку, чтобы принимать участие в беседе, но не принимать участия в трапезе.

– Ну и какие есть партии? – подхватил тем временем старик.

– Разные, – отвечал Илья. – Коммунистическая, «Единая Россия», «Яблоко»…

Старик покачал головой, поцокал языком, как бы на вкус пытаясь распробовать партию с названием фрукта, и, помолчав немного, заключил:

– Не знаю.

– Как не знаете? – удивился Илья. – Ни одной партии не знаете?

– Ты ешь-то, не болтай, – улыбнулся старик, взял из миски блин, положил Илье на тарелку, плюхнул посеред блина гречневой каши, положил сверху масла и кусочек сала, завернул и повторил: – Кушай, не болтай.

Илья откусил блина. Эта простая пища показалась ему невероятно вкусной. Но еще невероятней казалось то, что старики, у которых в доме стоит телевизор, не знают ни одной политической партии.

– А кого ж вы знаете? – продолжал Илья с набитым ртом. – Президента знаете?

– Кажется, Путин? – неуверенно сказал старик. – Ельцин-то уже прошел?

Илью поразило, что про президента старик говорил как про стихийное явление: так, как будто президент, подобно дождю или снегопаду, был, да прошел.

– И какой президент вам больше нравится? – Илья освоился, сам положил себе блин, сам завернул в него каши. – Ельцин или Путин?

– Да чтоб они сгорели! – повысил вдруг голос старик.

– Тише, тише! – отозвалась от печки старуха.

– Почему сгорели? – переспросил Илья, уплетая блин.

– Потому что здесь был колхоз, племенное стадо, тысяча голов…

– Тише, тише! – подпевала старуха, как будто слова старика были солдатской песней, а старуха исполняла в ней партию дишканта.

– Молодежь работала, на эмтээсе, на ферме, – вел старик свою партию, «эмтээсом» называя машинно-тракторную станцию. – А теперь…

– Тише, тише!

– А теперь три старухи скособоченные и молодежи никого.

– А у вас есть дети? – вклинился в разговор Илья, как в многоголосой песне второй голос вклинивается в партию первого голоса.

– И сынок, и дочка. – Тут уж началась партия старухи, и она от печки завела свое печально и просто. – Дочка, слава те господи, вышла замуж в Липецке за хорошего мужчину, вроде не пьет. А сынок армию отслужил, так теперь в тюрьме, выйдет через полгода, так надо его устроить…

– Куда ты его устроишь, мать?

– Надо устроить. Кабы опять не сел…

Илья слушал, старик со старухой рассказывали. Что когда-то хороший здесь был детский сад и школа была неплохая, а нынче сгоревшие избы стоят и псы одичавшие лают. Илья слушал, и если бы он знал русский фольклор, рассказ стариков показался бы ему вполне себе песней, которую можно затянуть, подперев хмельную голову рукой, за столом или – на мерзлой дороге из Байгоры в Грязь, лошадку слегка погоняя, судьбы никакой себе не выбирая, беды никакой не боясь.

– Ладно, – подытожил старик, выливая себе в рюмку остатки самогона. – Давай выпьем еще и спать ляжем.

И с этими словами выпил, потрепал Илью по голове, сказал «Эх, паря!» и полез на полати. А старуха засуетилась, постелила Илье на печи, вышла в холодные сени, накинула крючок на дверь и, вернувшись, легла на диван, не раздеваясь.

Илья тоже не раздевался. Печь сквозь пару одеял и матрас была не то что жаркой, а такой жаркой, что невозможно было уснуть, подумал Илья, но уснул мгновенно, и жар пропитал его, пронял, пронизал насквозь.

Под утро Илья услышал, как закричал под домом петух. Свесился с печи, поглядел в окно, но за окном и не думало рассветать. Замычала корова. Старуха встала и отправилась по воду. И было совсем тихо. Илья слышал, как скрипели по снегу старухины валенки, как лилась корове в поилку вода, как журчало о дно подойника молоко и как стонал старик у себя на полатях, одолевая сном то ли химическую формулу самогона, то ли магическую формулу жизни, предполагающей, что петух кричит, а день не наступает.

Часов в семь утра старики подняли Илью, напоили чаем, дали на дорогу колобок и велели поспешать, потому что как раз от неработающей много лет почты отправлялся в город автобус. На улице все еще было темно. Проходя по вытоптанной в снегу тропинке и заглянув последний раз к старикам в окно, Илья увидел работающий телевизор. Кажется, его так и не выключали на ночь. В телевизоре молодая ухоженная женщина в блестящем открытом платье говорила что-то беззвучное: вероятно, про электронные гаджеты, про новинки потребительского рынка или про женскую сексуальность.

«Дура!» – подумал Илья.

Происшествие с автобусом и ночь, проведенная в деревне Княжья Байгора, вовсе не отвратили молодого человека от идеи путешествовать по Родине и узнавать ее. Между провинциальными городами Илья ездил на электричках, холодных и шумных, равно от моторных вагонов и от бесконечных торговцев, ходивших по вагонам и предлагавших все на свете – карандаши, рабочие рукавицы, газеты, не пишущие правды, мороженое посреди зимы. Там, где не было электричек, Илья путешествовал автостопом, беседуя по дороге с водителями. Никто из водителей толком про парламентские выборы не знал, как не знал, впрочем, и сколько ехать до ближайшего города.

– За сколько мы до Липецка доедем? – спрашивал Илья.

– Не ссы, доедем, – отвечал водитель, и точнее мало кто умел в тех краях определять время.

Когда настал наконец день возвращаться домой, Илья на маленькой станции сел на проходящий, серый от пыли, примерзшей к стенам вагона, поезд. Поезд шел в Москву из столицы Чечни города Грозного. Вагон был плацкартный.

Там в вагоне ехали в основном женщины с детьми. Мужчины были редки, а если они и ехали, сопровождая жен, сестер или матерей, то вид имели такой, как будто едут нехотя.

Илья занял свое место, положил рюкзак на багажную полку, снял пальто, отправившееся в свернутом виде тоже на багажную полку вслед за рюкзаком. Потом снял свитер.

Под свитером на Илье была майка с портретом команданте Че Гевары. Он вообще любил всякую революционную символику. Выделенную молодежи комнату в московском штабе партии «Яблоко» разукрасил лозунгами и афишами. Заседания своей молодежной организации проводил в подвальном, неподалеку от штаба расположенном ресторанчике «Апшу», где кормили невкусно, зато вместо клубной карты выдавали ключ от двери, где висел под сводчатым потолком дым коромыслом и где вся атмосфера неуловимо напоминала Илье про Сорбонну 1968 года.