Валерий Панюшкин - Двенадцать несогласных

Он расправил майку с Че Геварой. Женщина напротив, кормившая ребенка клецками, забыла про клецки и всплеснула руками:

– Вай! Хаттаб!

Хаттабом звали известного террориста, и женщина произнесла его имя со страхом, но и с почтением.

– Какой Хаттаб! – улыбнулся Илья. – Это Че Гевара.

– Послушай, – женщина сделала лукавые глаза. – В Москве на платформе, когда тебя будут шмонать, я, если хочешь, скажу что это Че-Гевара-Ме-Гевара. Но я прожила двадцать лет, – она выглядела лет на сорок, – у меня два брата пропали, и я знаю, как выглядит Хаттаб, будь он проклят.

– Ваших братьев украл Хаттаб? – переспросил Илья, забираясь с ногами на полку и усаживаясь по-турецки.

– Моих братьев украли федералы. – Она имела в виду солдат федеральных войск, расквартированных в Чечне после второй чеченской войны.

– Почему вы так думаете? – Илья удивлялся, с какою легкостью эта женщина стала рассказывать ему, незнакомому человеку, про исчезновение людей в Чечне, каковое исчезновение официально было всегда табуированной темой.

– Потому что федералы сами пришли к моему отцу и предложили братьев выкупить.

– Как выкупить?

– За пять тысяч долларов. Я слышала, – женщина продолжала кормить ребенка клецками. – Они предлагали сегодня выкупить их за пять тысяч долларов живыми или завтра за тысячу долларов мертвыми.

– И что?

– Послушай, мы хотим мира. Если Кадыров или Путин наведут в Чечне мир, я буду говорить за них слава Аллаху.

– А с братьями что случилось?

– У отца не было пять тысяч долларов. Он выкупил их мертвыми.

– Как?

– Выкупил и похоронил, – рассказывала женщина, как рассказывают грустную, но старинную легенду.

Илья кивнул на ребенка – ребенку было лет пять:

– Может, не надо?

– Что не надо?

– Рассказывать при ребенке…

Женщина покачала головой:

– Он знает. Он чеченец.

В вагоне было шумно. Люди сидели с ногами на полках, громко переговаривались, и дети бегали в проходах, утыкаясь в колени женщинам, но не прикасаясь к мужчинам. Было даже весело, пока на очередной станции в вагон не зашел солдат.

Все сразу смолкли. Это был просто солдат, ехавший, например, из расположения своей части в отпуск. Солдат, вероятнее всего, никогда не бывавший в Чечне. Но стоило ему войти, все люди в вагоне мгновенно замолчали. Солдат шел по вагону, и из каждого купе его провожали взгляды, полные не страха, нет, – ненависти.

Солдат дошел до своей боковой полки в конце вагона, забрался на полку, положил вещмешок под голову и лег, отвернувшись к окну. Но и тогда никто в вагоне не проронил ни слова. Все ехали молча и все глядели на солдата, притворявшегося спящим и чувствовавшего, видимо, взгляды незащищенной спиной.

Только ребенок этой женщины напротив Ильи сказал что-то по-чеченски. Илья попросил женщину перевести, но та только улыбнулась. Илья так и не узнал, что ребенок спросил, правда ли у федералов – песья кровь.

В Москве на вокзале чеченский поезд встречали усиленные наряды милиции. У всех подряд, кроме Ильи и еще нескольких русских, проверяли документы. В одном из вагонов везли старика, настолько больного, что он не мог идти сам и был вынесен на носилках. Эти носилки милиционеры приказали оставить на платформе до тех пор, пока не приедет специальный врач и не засвидетельствует, что старик именно болен, а не ранен в бою. Старик лежал на платформе двадцать минут, и сопровождавшие его родственники сидели вокруг на корточках.

Вернувшись домой, Илья обзвонил всех лидеров всех оппозиционных молодежных организаций: СПС, коммунистов, лимоновцев, Авангард красной молодежи… Он предлагал собрать молодых оппозиционеров на митинг, призывающий бойкотировать скорые президентские выборы. Ему казалось, что люди все вместе обмануты. И, стало быть, должны протестовать все вместе.

– Он правда некрещеный, неверующий и коммунист, – прошептала Настя.

Она, правда, и сама была коммунистка. Восемнадцати лет от роду в родном городе Черкассы вступила в Коммунистическую партию Украины, отколовшуюся от Коммунистической партии распавшегося Советского Союза. Вступила, кажется, не потому, что ни у нее, ни у ее родителей не было денег на красивые платья, столь существенные для восемнадцатилетней девушки. Денег на платья действительно не было, но Настя вступила в компартию не из-за них, а из-за того мальчика в школе.

Она училась в школе имени Ленина, и на первом этаже там стоял бюст Ленина из гипса. И вот в конце восьмидесятых годов, когда на украинских кухнях принято было говорить о независимости, один мальчик, вдохновленный взрослыми разговорами на кухне, пришел в школу и бросил в бюст Ленина банку краски. Этот мальчик знал, что делал, но не знал, что будет. Эта краска растеклась по лысине гипсового вождя, как кровь. А директор школы кричала, что украинский национализм недопустим в братской семье советских народов. И еще она кричала, что коммунизм – светлое будущее всего человечества. И еще директор вызывала этого мальчика к себе в кабинет, где под портретом Ленина висел лозунг «Марксистская теория всесильна, потому что она верна». И отчитывала мальчика под этим лозунгом. И еще она вызывала в школу родителей этого мальчика и угрожала сообщить отцу его на работу, что отец, дескать, научил сына антисоветчине и украинскому национализму. И еще она созывала общие школьные собрания в актовом зале и отчитывала мальчика при всех однокашниках и заставляла детей говорить про товарища, что тот предатель. И еще таскала мальчика в горком комсомола, где его тоже отчитывали и требовали назвать сообщников. И еще – в городское КГБ. И после одного из таких собраний этот мальчик сел в машину отца, разогнался как следует и врезался на полной скорости в бензовоз. Бензовоз загорелся, огонь перекинулся на кучу металлолома, оставшуюся от врезавшейся в него легковушки, а внутри легковушки то, что осталось от мальчика, сгорело почти дотла. Это было за несколько месяцев до начала перестройки, за пару лет до того, как Микола Вересень сбросил в Киеве с Дома Правительства советский флаг и водрузил украинский жовто-блакитный. За двадцать месяцев до того, как директор школы имени Ленина города Черкассы сдала партийный билет и вышла из коммунистической партии, проклиная коммунизм, лишивший Украину независимости.

И тогда Настя решила, что если эта сука выходит из партии, то, значит, надо в партию вступать. Ее принимали в партию друзья ее деда, которого выгнали из партии, когда Настя была еще совсем младенцем и который тем не менее всю жизнь считал себя верным коммунистом. Они были милейшие старики, эти друзья деда. Они полагали, что теперь, когда партия потеряла власть, надо оставаться в ней и надо продолжать верить в «коммунизм – светлое будущее всего человечества».