Андрей Буровский - Запретная правда о русских: два народа

Этот человек, автор нескольких книг по истории Польши и России, по заданию Чарторыйского едет в Турцию – формировать казачьи части против Российской империи.

В канцелярии султана Абдул Межида Михаил Савельевич трудится на дипломатической работе, потом становится «казак-баши» – так называется специальная должность в правительстве Турции для управления казачьими войсками. В это же время Чайковский становится придворным, доверенным советником султана.

В Крымскую войну 1853–1855 годов он турецкий дивизионный генерал под именем Мехмед-Садык-Паша, участвовал в военных действиях. Получил новые награды «За заслуги, оказанные турецким вооруженным силам казаками в эту войну».

Под началом Чайковского – Мехмед-Садык-Паши воевали оставшиеся в Турции некрасовцы (еще одно воздушное лобзание рассказчикам об их верности России). Их осталось немного, и число все сокращается: казаки или принимают ислам, или возвращаются в Россию. В Крымскую войну некрасовцев только 4 эскадрона, а еще в начале XIX века были тысячи воинов.

В 1879 году Чайковский, всегдашний заступник казаков, вышел в отставку, уехал в Россию и был амнистирован.

Некрасовцы же и другие казаки, служившие Турции, жили «нелучезарно» – страдали от иноверного окружения, от откупщиков рыбных угодий, от климата и эпидемий. Похоже, что для них в Турции было просто еще и жарко.

Накануне войны с Турцией 1877–1878 годов их было примерно 1500 семей. Две православные епархии, два монастыря – мужской и женский, по 100 человек в каждом.

В Белой Кринице, на территории Австро-Венгрии, была целая Белокриницкая старообрядческая митрополия – до начала XX века.

Такая вот история, больше всего напоминающая историю небольшого народа…

По поведению некрасовцев трудно отнести их к европейцам или туземцам. Казаки ведь вообще-то скорее европейцы – а эти сохранили старую, еще дониконианскую веру, образ жизни московитов, ушедших от погромов эпохи Петра.

Скорее всего это небольшой народ, в котором продолжается та естественная, спокойная европеизация, что шла в Московии до Петра.

Ведь «туземцы» могут европеизироваться разными способами, и совершенно не обязательно путем включения в число «русских европейцев». До сих пор ни одно историческое исследование не посвящено этому важнейшему вопросу: самостоятельной модернизации недворян в Российской империи.

Но, конечно же, для русских европейцев это «не свои». Это своеобразная группа туземцев, и только.

Русские европейцы вообще не признают европейцами никого из русских, кто не связан с государством и кто европеизируется не так, как они.

Русские европейцы понимают, что Древняя Русь, особенно Новгород – это Европа… Но полагается делать вид, что не было Великого княжества Литовского и Русского, что европейство Древней Руси не получило продолжения.

Точно так же они делают вид, что Московия была сплошным царством дикости и мракобесия, что в ней не шло никакой европеизации и что казаки и старообрядцы – просто дикари, и ничего больше.

Ведь и русское образованное общество, и правительство не хотят считать европейцами людей из простонародья – а то ведь будет не за чей счет жить.

Государство не признает европейцами всех, кто не связан с ним! Старообрядцы – крестьяне и мещане, многие даже из крепостных крестьян – европейцы не меньше, чем Александр. Но это – неофициальные европейцы.

В числе неофициальных европейцев могут оказываться и крестьяне – в том числе даже крепостные. Но русские европейцы отказывают им в праве быть «ровней» точно так же, как отказывают старообрядцам или казакам. Вся аргументация очень проста и сводится к перечислению чисто внешних, формальных различий:

– Нельзя же считать европейцами людей, не имеющих образования!

…Как будто все население Европы получило образование не менее чем в гимназии!

– Не знают французского!

…А во Франции простонародье пишет диссертации по русской грамматике.

– Они не знают элементарных вещей!

…Как и батраки во Франции, сельскохозяйственные рабочие в Англии.

– Они же дикие!

…А что такое дикость? Где границы дикости и цивилизованности? В чем они?

При этом русский европеец может относиться к туземцам очень хорошо – например, как к носителям каких-то «нужных» барину качеств. Но замечая или просто выдумывая эти качества, барин ни за что не заметит того, что делает крестьян европейцами.

Лев Толстой очень хорошо описывает, как помещик Левин, несмотря на самые замечательные намерения, еле-еле сводит концы с концами. Для Левина было важно, чтобы «каждый работник сработал как можно больше, и притом… старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает; работнику же хотелось работать как можно приятнее, с отдыхом, и главное – беззаботно и забывшись, не размышляя» [111. С. 242].

В результате «он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие десятины… – ему скашивали подряд лучшие семянные десятины, и оправдываясь тем, что так сказал приказчик, и утешали его тем, что сено выйдет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины косить было легче. Он посылал сеноворошилку трясти сено – ее ломали на первых рядах, потому что скучно мужику было сидеть на козлах, под махающими над ним крыльями. Все это делалось только потому, что всем хотелось весело и беззаботно работать» [111. С. 242–243].

Лев Толстой извел немало чернил, доказывая: это национальная черта! Но словно в насмешку над собой тут же выводит семью мужиков, которые ведут рациональное хозяйство и делают то, чего Левин никак не может заставить [111. С. 244–247].

Из истории известно, что одновременно с мужиками, которые ломали косилки Левину, жили и мужики-предприниматели. И мужики – превосходные работники. Легендарный Левша, подковавший блоху, – старший современник этих убежденных бездельников.

Противоречие!

История сохранила множество примеров того, как туземцы – стоит им дать хоть какую-то возможность – проявляют совсем неплохие качества и легко сами становятся европейцами. Наверное, бывали и случаи, когда крестьянских ребятишек воспитывали вместе с дворянскими, но они не проявили никаких способностей и личных качеств. Бывало, конечно!

Совершенно отвратительно вела себя крепостная любовница Пушкина, Ольга Калинина: выклянчивала себе и своим родственникам вольную, канючила, прося об услугах, выпрашивала и враньем вымогала деньги, и так далее. Прямо скажем – рабыня, и поведение лукавой рабыни без чести, без собственного достоинства. Общаясь с ней, Александр Сергеевич как раз написал «Сказку о рыбаке и рыбке», где вывел Ольгу в виде старухи-рыбачки [14].